Один на льдине - [46]

Жаль, что на будущем следствии я не назвал его в числе своих подельников.

5

А киевских жидов мне отчасти жаль…

Так случилось, что это я втянул их в крупный преступный бизнес.

Жили они себе в славном Киеве. Тихо-мирно подворовывали. Приехал какой-то конотопский паренек — помогли с трудоустройством, с родителями перезнакомили. Обогрели. Приютили. Дали какое-то жилье, деньги.

Мне надо было сказать:

— Орлы! Имеем мы по тысяче в месяц — радуйтесь и наслаждайтесь жизнью! Это пять месячных зарплат советского инженера!

А мы ж "тюремщики", как принято было тогда говорить, взрослые дяди: Кашлюнов, Галкин, Юдкин, я, имеющий уже за плечами этапы — использовали их. Так получается. И когда нас посадили, то их матери, наверное, прокляли меня.

Звоню я недавно в Филадельфию Яшке Богатыреву, а трубку берет его мамеле. И она меня через столько лет узнала:

— Коля, это вы?

— Да, — говорю, — Эстер-Мария. Это я…

— А что вы, Коля, хотели?

— А что Коля хотел? С Яковом поговорить.

— А разве вы еще не забыли, что есть Яша?

— Почему же я должен забыть его, Эстер-Мария? Яша для меня близкий человек.

— После того, что было?

— А что было? Немножко посидели в тюрьме… — говорю.

— Вы нам столько горя принесли, Коля. Мы все боимся: как бы в Америку не приехали…

Без комментариев.

А, может, это они использовали нас? Вопрос остается открытым. Да и стоит ли сейчас ломать над ним голову.

Пойдешь в Киево-Печерскую лавру, к дальним святым мощам лбом прикоснешься — легче становится…

6

Пришла пора "рубить капусту", как любил говаривать один мой знакомый поэт.

Известно, что в те времена приличные деньги делались на торговлишке простой газировкой, а уж что говорить о пиве! Местные жиды с пивной базы, похоже, давно сушили сухари и собирали "допровские корзинки", ибо существует определение: жадность фраера сгубила. Сухари-то сушили, а красть — это страсть. И мы стали их "бомбить": заходим в квартиру, проверяем документы жидовского набоба и его ближайшего окружения, предъявляем сияющий печатью ужасной Генеральной Прокуратуры ордер на обыск. Кашлюнов и я выступаем в качестве оперативных работников из Москвы. Понятые наши "коллеги". Приступаем к изъятию ценностей, которых повидали неимоверное количество. Деньги наши стали ваши, а потом — наоборот.

Классика, господа лавочники. Зачем тебе, Изя, сорок пар обуви одного размера, которые стоят упакованными в платяном шкафу? Может быть, ты сороконожка? Нет? А на кой тебе, Додик, пятнадцать костюмов? Моль подкармливаешь, как бывший юннат и тимуровец? Это излишнее проявление гуманизма, это гуманистическая истерика, Давид. А настоящий гуманизм в советской кутузке. Там тебя бесплатно побреют и костюмчик принесут. Ах, не хочешь в тюрьму? Вычеркиваем. А денег-то! По всем карманам и пистончикам брюк напихано! Да во всех костюмах! Не успеваешь вынимать? Сара не успевает их утюжком гладить? Нет, мы тебя не вычеркиваем. Посмотрите, товарищи, как неуважительно относится к денежным знакам страны этот боец торгового фронта! Посмотрите, граждане судьи, какие они пожульканные и помятые, наши советские рубли, трояки, пятерки, червонцы и двадцатьпятки! Их не то что утюгом, их дорожным катком не разгладить! Какое неуважение к нетрудовому рублю, господа жиды! Какое босяцкое отношение к Государственному Казначейскому Билету! Это же экономическая диверсия — не ниже!

В таком, примерно, контексте успешно шли наши "разгонные" будни. Когда мы прошлись по киевским жидам, то стали выезжать в азербайджанский город Салани на самой границе с Ираном, где все уважающие себя эфенди[39] занимались контрабандой хны. А еще — торговали анашой. Золотое дно, кто понимает. Изымали мы у них, обкуренных и обдолбанных, золото.

Мы забирали его у ювелиров Грузии, мы вытрясали его из трикотажных подпольных цеховиков Каунаса и Вильнюса, Риги и Таллина.

За два года работы наша реанимационно-экспроприационная бригада достигла высочайших производственных показателей. Бомбили всех по-черному. За бабушку, за дедушку, за папу, за маму. Приходишь в аэропорт, бывает, а билетов нет на полмесяца вперед. Предъявляешь удостоверение: задержать такой-то рейс. Мы — оперативная группа МВД СССР в таком-то количестве. И чтоб молчать! И чтоб ни одна душа! Борт задерживали беспрекословно. Снимали пассажиров с рейса, а нам находились места, и мы летели "бомбить".

Это уже был размах.

7

Все шло, как по маслу, но меня тревожил гласный административный надзор.

Ментам стало известно, что я уволился с прежней работы и что три месяца не появляюсь по месту прописки в общежитии, где лежит для меня повестка в милицию. А в общежитии меня, как оказалось, автоматически выписали. Это реально грозило мне возвратом на зону. Я туда к ним явился, чтобы сообщить, что живу у невесты, что жениться собрался.

— Женись, — говорят. — Вот если женишься, пропишешься тогда надзор снимем. Ты инженер, характеризуешься на производстве положительно. Женись.

Что делать?

Но для себя решил, что из общежития, где был прописан, срочно нужно линять. А значит жениться на красивой, разумной дивчине, которая бы меня понимала правильно.

Едем как-то электричкой к Томулису в Тарасовку: Яшка Богатырев, Джоуль, я. Лето, светло, ярко, маршрут знакомый. И едет в этом вагоне среди всех прочих красивая, слегка жеманная девушка лет эдак восемнадцати. Не просто красивая — красавица.