Один на льдине - [41]

Национализм вообще — чувство здоровое. Не зря в больной России душится все национальное, уничтожается древняя русская ментальность. Москва скоро станет черножопым городом, если не изменит свою национальную политику. Черные хотели свободы и независимости — они получили свой суверенитет. Так пашите у себя на родине, тащите ее из грязи. Нет. У них две родины, а у убогих русских — ни одной.

И Москва нынче — проходной двор, где бродят сексуальные маньяки. Пенящийся нечистотами отстойник России. Умело декорированный ее гроб, где лежит косметически обработанный покойник с подвязанной выбитой челюстью. Читатель волен считать сказанное мною в этой главке глупостью или шизофреническим бредом. Но, тем не менее: что сказал, то сказал. И дело не в том, что в Москве плохо приживаются каштаны, а Киев — каштановый рай. Это не моя заслуга — киевские каштаны. Дело в психологическом климате: цветет ли у тебя душа? Говорю, как на духу, граждане судьи: в Москве душа моя вянет…

Такова слегка затянувшаяся увертюра. К чему?

К оставшейся у меня тогда попытке жить со второй попытки.

Я очень хотел работать.

Глава десятая. Интербригада

1

1968 год. Лето.

К тому времени я немало знал и умел. Все-таки закончил техникум с блеском, четыре курса технического вуза без отрыва от производства, что тоже немаловажно, поскольку одно дело — лаборатория и совершенно качественно иное — практическая сноровка. Работая в Главмосстрое в должности прораба, я, молодой и беспартийный, что само по себе нонсенс, вел серьезные проекты в Чухлинке, Перово.

Многое дала мне как технарю и трехгодичная "колониальная школа" инженера-механика. И все это записано в трудовой книжке. Я хотел идти избранным, как мне казалось — навсегда — путем и сразу же кинулся искать рабочего места хотя бы мастера с минимальной какой никакой, но зарплатой. Нет: вас тут не стояло. Клейменому рабу, прокаженному не найдется места среди "досидентов". Увидит начальничек мою печать в паспорте и сразу:

— За что сидели?

Скажи я ему, сатрапу, что сидел за то, что не желал всю жизнь жить в условиях уравниловки, прозябать в подлом ожидании десятирублевой прибавки к жалованью, убивающем всяческую инициативу в молодом человеке. Ему, полному сил, глубоко безразлично то, какой путь развития производства обозначили нам кремлевские сидельцы: интенсивный или экстенсивный. Скажи я их сатрапу, что не пью, что не курю, что нищету переживаю как надругательство над высоким человеческим предназначением, что не хочу черного хлеба, а хочу булочку с повидлом — так он и психбригаду вызовет.

И ответствуешь ты ему как нашаливший первоклашка, глядя дяденьке в очи. Мол, я, несмышленыш, конкретно отбывал срок за взятку. Именно в то время, когда вы, дяденька, приблизительно, строили себе дачку. Словом, жизнь указывала мне, нетерпеливому и самолюбивому человеку, мое не мое место. Ни о какой работе, где пригодились бы мои профессиональные навыки и практическое умение, даже и речи не заходило в отделах кадров. Я обошел более пятидесяти контор и везде был принят, как вирус гриппа в детском саду.

Единственное, где предложили работу по третьему разряду бетонщика это бетонный узел. И я согласился, несмотря на то, что с детства ноги больны вследствие рахита, а, стало быть, физический труд строго мне противопоказан. Согласился потому, что гласный административный надзор не вникает в проблемы каждой отдельной особи. Он гонит заклейменного человека обратно в зону, если тот в течение недели не сунет свою вольную шею в казенное окаянное ярмо. До сих пор мне видится дьявольская усмешка в этимологии слов "Рай-исполком" и "Ад-министрация".

По большому счету, участковому я не был интересен как социально-опасный. И то: я не вор, не баклан, не насильник и прочая, и прочая. В справке написано "б/с", что понималось ментами как социально-близкий. Их брат — взяточник. Это уже позже он всполошился. Когда узнал месяца через три, что я автоматически выписан из общежития со своего койкоместа с оплатой три рубля в месяц. Получилось, что я самым грубейшим образом попирал правила административного надзора. Это он мог жить у себя в квартире, а я — на койкоместе.

А я работал уже инженером в пуско-наладочном управлении.

Но — обо всем по порядку.

2

Итак, я поселился в строительной "общаге".

В улиточном ее чреве и в помрачении сознания сивухой дрейфовали в никуда и стар, и млад, и сед, и сер. Я говорю это отнюдь не для того, чтобы указать на человеческое свинство и недостатки, а себя отличить и пометить идеально розовым колером. Хочу лишь сказать этим: люди рождаются аристократами, а умирают — быдлом. Вот что печально.

И я вкалываю на этом бетонном узле с большою лопатой в руках так, как не вкалывал на своем железнодорожном узле. Везут тебе щебень, цемент, песок. Ссыпают прямо на земной шар, словно возвращают взятое взаймы из недр этого шара. А я по тридцатиметровому дощатому трапу таскаю всю эту начинку и валю в жерло бетономешалки.

Потом приходит самосвал за готовым бетоном. И я совковой лопатой кидаю раствор в кузов. Бывало, что приезжает машина, раствор не готов, а я готов.