Один день - [27]

Декстер сломался первым, вздохнул и положил книгу на грудь — «Лолиту» Набокова, подарок от Эммы, которая самоназначилась ответственной за пляжное чтение, в результате чего целая куча книг, настоящая мобильная библиотека, заняла почти весь чемодан.

Прошла минута. Он снова многозначительно вздохнул.

— Что с тобой? — спросила Эмма, не отрываясь от «Идиота» Достоевского.

— Не могу это читать.

— Это шедевр литературы.

— У меня от него голова болит.

— Надо было взять какую-нибудь книжку с картинками.

— О, в целом мне нравится…

— «Очень голодная гусеница»[15] тебе бы подошла.

— …просто она однообразная какая-то. Какой-то чувак все время рассуждает о том, какой он озабоченный.

— А мне казалось, ты найдешь в этом что-то созвучное для себя. — Она приподняла очки. — Это очень эротичная книга, Декс.

— Разве что для любителей маленьких девочек.

— Напомни-ка, за что тебя уволили из английской школы в Риме?

— Эм, ей было двадцать, сколько раз можно повторять!

— Тогда спи. — Она взяла свой русский роман. — Фарисей.

Он снова откинулся на рюкзак, но рядом присели двое, закрыв ему солнце. Девушка была симпатичной, хоть и дерганой, а парень был крупным, светлокожим, почти снежно-белым на утреннем солнце.

— Простите… — произнесла девчонка с деревенским акцентом.

Декстер прикрыл глаза рукой и широко улыбнулся:

— Привет.

— Вы не тот парень с телевидения?

— Возможно, — ответил Декстер, снял солнцезащитные очки и, рисуясь, тряхнул головой. Эмма простонала.

— Как это шоу называется? «зашибись!» — Название его шоу всегда писалось с маленькой буквы: заглавные временно вышли из моды.

Декстер поднял руку:

— Виновен!

Эмма прыснула, и Декстер одарил ее уничтожающим взглядом.

— Книжка смешная, — пояснила она, помахав томиком Достоевского.

— А я так и знала, что видела вас по телевизору! — Девушка толкнула локтем своего спутника. — Ну, что я тебе говорила?

Розовощекий смущенно поежился и что-то пробормотал. Повисла тишина. Декстер услышал пыхтение моторов и понял, что раскрытая «Лолита» по-прежнему лежит у него на груди. Он тихонько сунул книгу в сумку.

— Так вы отдыхать приехали? — спросил он. Вопрос был риторический, зато это позволило ему вжиться в свой телевизионный имидж классного простого парня, которого ты только что встретил в баре.

— Да, — вяло сказал розовощекий.

Снова тишина.

— Моя подруга Эмма.

Эмма взглянула на них поверх очков:

— Привет.

Девушка прищурилась:

— Вы тоже работаете на телевидении?

— Я? О боже, нет. Хотя мечтаю об этом.

— Эмма работает в «Межународной амнистии», — с гордостью объявил Декстер, опустив руку ей на плечо.

— По совместительству. А так я в ресторанном бизнесе.

— Она менеджер в ресторане. Но собирается уйти. С сентября Эмма будет учиться на педагога, верно, Эм?

Эмма пронзила его взглядом:

— Почему ты так странно разговариваешь?

— Как странно? — Декстер рассмеялся, делая вид, что не понимает. Но парень с девушкой смущенно переминались с ноги на ногу, при этом заглядывая за борт — будто раздумывали, а не спрыгнуть ли им часом. Декстер понял, что пора заканчивать интервью. — Значит, увидимся на пляже? Может, выпьем вместе пивка. — Ребята улыбнулись и вернулись на свои места.

Декстер никогда не стремился быть знаменитым, но ему всегда хотелось добиться успеха, а какой смысл это делать, если никто не узнает? Люди должны об этом знать. Теперь, когда к нему пришла слава, все встало на свои места, словно известность была естественным продолжением школьной популярности. Не хотел он становиться и телеведущим, — впрочем, если спросить любого телеведущего, то окажется, что никто из них этого не хотел, — но обрадовался, когда ему сказали, что у него талант. Его первое появление перед камерой было похоже на то, как если бы он впервые в жизни сел за фортепьяно, и вдруг обнаружилось, что он виртуоз. Сама программа была не столь серьезной, как другие, над которыми он работал, и состояла всего лишь из нескольких живых выступлений, премьер видеоклипов и интервью со звездами. Признаться, эта работа не была сложной — от него требовалось лишь смотреть в камеру да время от времени покрикивать «Оторвемся!». Но это получалось у него так хорошо, так красиво, так впечатляюще.

Однако публичное признание было ему в новинку. Зная себя, он понимал, что обладает склонностью к тому, что Эмма называла «идиотской самовлюбленностью», и потому наедине с собой тренировался принимать правильное выражение лица. Декстеру не хотелось казаться неестественным или напыщенным, поэтому он научился делать лицо, словно говорившее собеседнику: подумаешь, телевидение — ничего такого. Именно такое выражение было у него сейчас, когда он надел очки и снова взялся за книгу.

Эмма с любопытством наблюдала за его представлением: как он старается казаться беззаботным, но при этом слегка раздувает ноздри и улыбается краешками губ. Она сдвинула очки на лоб:

— Ты же не изменишься, верно?

— Отчего?

— Оттого, что ты теперь знаменитость, хоть и малюсенькая…

— Ненавижу это слово — знаменитость.

— О, а как ты предпочитаешь именоваться? Звездой?

— Как насчет легендарного Декстера?

— Предпочитаю Декстера, который меня достал