Одиль, не уходи! - [30]

— Да, только тебе! Но как же это было прекрасно!

Вторая моя рука легла ей на грудь, и она затрепетала, готовая к новым наслаждениям.

— Я ревную тебя ко всем женщинам, которых ты ласкал до меня. Я хотела бы быть первой. И еще я хотела бы, чтобы ты был моим первым мужчиной.

И это она говорила мне, своему мужу! Моя рука непроизвольно сжалась вокруг ее рук, но она приняла это за поощрение.

— А ты не ревнуешь к моему мужу?

Нужно было отвечать, причем не только чужим голосом, но и с интонацией удовлетворенного любовника. Она повторила:

— Ревнуешь?

Я прошептал:

— Нет, у него нет ничего, а я обладаю всем.

Мой шепот напомнил ей об осторожности, так как до сих пор она сама говорила вполголоса. Одиль рассмеялась:

— Ах да, правда, ты хотел промолчать… Ну, молчи, я буду говорить одна. Мне так много нужно тебе сказать. Знаешь, мне хочется тебя любить, вот что случилось. Да, мне кажется, что если бы я тебя любила, то принадлежала бы тебе еще больше. Может быть, я уже люблю тебя? А ты?

Я положил руку на ее губы, чтобы избежать необходимости отвечать, и вдруг почувствовал непреодолимое желание опустить руку ниже и изо всех сил сжать этой женщине горло, чтобы задушить. Тишину теперь нарушало только тиканье моих часов.

— Слышишь тик-так? — спросила она через мгновение. — Оно напоминает нам, что наше время истекает. — Она приподнялась и встала на колени: — Приоткрою дверь, посмотрю, который час.

Я стиснул ее в объятиях, но ей все же удалось вывернуться и встать. Тогда я резко сунул руку ей под платье и коснулся потайного места. Она рухнула с глухим стоном и больше не пыталась подняться. Я же усилил свои нескромные ласки, и она уже не хотела уходить.

— Ты жульничаешь! — стонала она умирающим, восхищенным голосом. — Это нечестно.

Наши тела вновь слились, я придавил ее к полу с яростью бешенства и наслаждения одновременно. Она забилась в последней сладкой судороге, и я поспешил присоединиться к ней. Несколько минут мы лежали молча и неподвижно: я понял, что сейчас наступит самый опасный момент. Нужно было что-то сказать, приоткрыть дверь в голубой свет луны…

Одиль зашевелилась и простонала:

— Что ты со мной сделал? У меня все болит. К счастью, когда он вернется, я уже буду спать. Но завтра… Ба, скажу, что у меня мигрень.

Она склонилась к самым моим губам:

— Завтра в это же время, правда?

— Да.

Она встала, я последовал ее примеру, и она прошептала:

— Поцелуй меня!

Я исполнил ее желание, потом проводил до двери. Одиль отодвинула задвижку, а я приоткрыл дверь так, чтобы самому остаться в темноте за нею. Мне это удалось. Она выскользнула из беседки, я слушал, как затихают вдали ее шаги. А когда они замолкли, мне стало нестерпимо грустно.

Теперь и во мне было два человека одновременно: муж, который страдал, и любовник, который утолил все свои желания. Я вернулся в дом через четверть часа, приготовив оправдания своей задержке на деловой встрече. Но мне не понадобились оправдания: Одиль была в ванной, смывая со своего тела усталость и, как она думала, запах своего любовника. Время от времени она что-то напевала удовлетворенным и умиротворенным голосом. Мне на секунду захотелось постучать в дверь ванной и осведомиться, прошла ли у нее мигрень. Но любовник во мне остановил мужа:

— Брось, тебе больше нечего сказать, ты, рогоносец!

Я вышел из спальни, чтобы немного успокоиться. Когда я вернулся, она уже была в постели. Я зажег лампочку у своего изголовья, Одиль пошевелилась.

— А, ты не спишь? — спросил я.

— Я дремала. Ты разбудил меня, когда включил свет.

Мне вдруг нестерпимо захотелось увидеть на ее лице следы пережитого ею наслаждения. Под каким-то предлогом я зажег верхний свет и сразу заметил ее запавшие глаза с темными кругами под ними.

— Но у тебя такой усталый вид!

Она отозвалась жалобным голосом:

— Ничего удивительного, при такой мигрени…

Она повернулась ко мне спиной, я выключил верхний свет и пошел в ванную. Когда же я вернулся, она уже спала. Любовнику нужно было отдохнуть, но муж ревновал к победе и усталости любовника, так что я долго не мог заснуть. Утром я встал первым, а Одиль еще крепко спала, закутавшись в одеяло. Я поехал в свой парижский офис и впервые за несколько дней смог спокойно заниматься своими делами. В полдень я заехал на завод, чтобы пригласить кого-нибудь ко второму завтраку: мне не хотелось оставаться наедине с Одиль.

Она увидела нас из окна и спустилась навстречу. Ее тело и лицо излучали такое счастье и свет, что мой спутник не удержался от восторженного восклицания:

— Что с вами? Вы распустились, как цветок…

Я прервал его:

— Дорогой мой, тут скорее было бы уместно сравнение с плодом. Одиль — не девушка, а женщина.

— Что же во мне изменилось? — кокетливо спросила Одиль.

— Не знаю. Что-то… Я уверен…

Я снова оборвал его:

— Однако вчера вечером у нее страшно болела голова.

— Одна из моих мигреней, мой дорогой.

— Ну, так мигрень вам очень к лицу. Не будь вы женой моего директора, я бы поухаживал за вами!

Мы прошли в дом и сели за стол.

— Что-то не видно Лаборда, — заметил наш гость уже серьезно. — Сегодня утром я должен был встретиться с ним на заводе, а он не приехал.