Одесский телефон - [11]

Кричать: «Что они, мерзавцы, делают!» – стыдно. «Что мы, мерзавцы, делаем!» – неточно.

Что с народом?

Рискуют все, господа!

Ох черт, народ начинает понимать, что при попадании наверх они что-то такое видят, чего не видели раньше.

– Ну что там? – кричит снизу народ.

– Да подожди ты!

– Да спина-то устает, за сапогами небось стоите? Ну чего там, ну не изобилие? Хоть чего-то видать?

– Да погоди тут… Сейчас… Тут вообще, кажись, с приватизацией… Этот, что на приватизации настаивал, попав на самый верх, вдруг стал настаивать на централизации.

– Да тут такое… Ну так что? Даем либерализацию с приватизацией.

– Даем, даем… Тут… Может, сначала…

– Эй!

– Чего тебе?

– Дак тяжело.

– Знаем. – И тишина.

– Эй! Чего затихли?

– Чего?.. Эх… Тут эти… вооруженные силы… Тьфу ты… сейчас… – И тишина.

– Дак тяжело.

– Да ты там не шевелись. Ты там… Вообще стоять не на чем. Сейчас вообще как поменяемся местами. У тебя другое правительство есть?

– Нету.

– И стой, не шевелись.

Рискуют все!

Через дыру в заборе чужеземцы видят сплошное мелькание – то правительство прильнет к дыре, то народ.

– Дайте чего-нибудь.

– А вы там обозначьтесь отчетливее. Отчетливее. Кому давать-то?

– От.

Опять мельтешение. Правительство прильнуло.

– Дадите вы там или нет?

– Кому-кому? Вы кто?

– Как кто?

Драка. Уже другое правительство прильнуло.

– Мы суверенное, независимое. Да не мешай ты. Отойди. Убери руки, руки убери! Отпусти, сука. А-а…

– Ты лучше флот отдай!

– Да? А хутор Михайловский не хочешь?

– Эй, это Европа?

– Да.

– Значит, так, если вы не хотите иметь дело… Стой! Стой… Руки отпусти… Ну дай сказать. Так вот, если вы не хотите иметь неприятности, положите вон под тот камень пять миллиардов. Отойди. Стой. Отойди, дай сказать… Оторвись, козел. Мы тут уточнили – десять миллиардов.

– Да, десять миллиардов под тот камень.

– Послушайте, не давайте им ничего. Это самозванцы. А нас избрал народ. Где ж у меня результаты голосования? Сейчас… Да не трогай. Вот результаты – восемьдесят восемь процентов. Значит, мы требуем на стабилизацию экономики вон под тот кирпич двадцать миллиардов.

– Стой, пусти. Мы вообще исламские государства. Мы здесь никого не знаем. Мы только что получили полный вотум огромного доверия. Вот результаты голосования – сто двадцать восемь и шесть процентов. Даже еда у нас есть. Мы хотим на религиозную литературу двадцать девять миллиардов. Нет… нет… Не оторвешь… Нет… что-что? Ты не понял. Я не прошу на армию. Я их прошу на литературу. Тсс-с… Все. Тихо. Да, да. (Шепотом.) Там есть щель. Как стемнеет, прошу туда. Конфиденциальная встреча. Никто мешать не будет. Часов давайте в семь.

– Эй, Европа! Не надо в семь, не слушайте их. Это самозванцы, у них нет вотума от народа. Это мы будем в семь у щели.

– Эй, все! Мы отменяем эти переговоры, мы назначаем новые переговоры.

– Екскьюз, мы хотим помочь, но мы не знаем, с кем иметь дело.

– Как с кем?

– Ну, с кем?

– Как с кем?

– Ну, с кем?

– Как с кем? Только не с ними.

– А с кем?

– Как с кем? С нами.

– А вы кто?

– Мы кто?

– Да, вы кто?

– Ну разберитесь между собой.

– Не дай бог, – ответили внутри забора.

– Вот и хорошо, – сказали в Европе.

Рискуют все.

Те, кто остался, рискуют остаться.

Те, кто уехал, рискуют уехать.

Давайте глянем друг другу в глаза.

Риск – благородное дело!

Первый

Президент. Он же генсек ЦК КПСС. Он же председатель Всесоюзного стачечного комитета.

Он же – руководитель оппозиционной платформы.

Он же – сторонник жесткого курса.

Он же – правый, если смотреть слева, и левый, если смотреть справа, хотя сам утверждает, что в центре. Но это оптический эффект.

Он же – за независимость на местах при полной зависимости от центра.

Он же – за выход из СССР кого угодно, только с СССР вместе.

Он – за переход к рыночной экономике, не выходя из социализма, и за все виды собственности, кроме частной, личной, индивидуальной и вообще принадлежащей кому-то.

За реформы при сохранении стабильности и полную свободу при сохранении хозяйственных связей, за отход КПСС от власти при сохранении руководящей роли.

В результате всех этих взглядов его стало страшно оставлять одного, ибо, войдя в кабинет, он себя там не застанет, а выйдя, останется там.

С особым удовольствием население любуется им, когда он говорит:

– Я убежден! Это наш единственный путь.

– Конечно, – говорим мы, – единственный наш.

Актер

Не знаю, как растет публика. Но я видел, как опускаются актеры.

Печать частых встреч. Бесчисленные перемены характера. Легкое сумасшествие на базе крупной популярности рождает интересные вопросы к окружающим:

– У вас и вокзал есть? И поезда есть? И сесть в них можно? Прямо на этом вокзале? Как интересно. Поздравляю. Прекрасный город. Только почему вы его не убираете?.. Вам бы оборудовать следующий берег. Ну вот этот – напротив. Построить там отели, рестораны. Это хорошая идея. Я вам ее дарю.

А вот я вижу вдали горы. Вы их как-нибудь используете в промышленности?.. Нехорошо… Реку вы используете для обмыва, а горы нет. Надо, надо. Поставить там какой-нибудь завод, будет очень красиво. Одинокий такой дымок светло-коричневый на зеленом фоне склона – очень симпатично.

Собравшиеся зеваки ответственно кивают, как будто от них что-нибудь зависит. Ну, а он… Взгляд рассеянный. Слух ненаправленный. Отвечает через вопрос. После третьего может ответить на первый. Дает себя усаживать в машину, везти куда-то, но быстро реагирует на слова «обед» и «касса».