Одесситки - [74]

— Я завтра сама возьму этого мусора за его тухлые яйца, пусть он мне докажет, что это сделал наш Вовчик. Хоть бы ты своими куриными мозгами покумекала, он в школу ещё не ходит, писать может каракули и читает по слогам. Как ее Жорку выпустили из тюрьмы, так в уборной и пошли художества. Я этой прошмандовке дворничихе все патлы повыдёргиваю. А ты от страха в штаны наложила. И когда только ты эти косы отрежешь, не надоело, давай ножницы?

Через полчаса обе сидели с одинаковыми стрижками. Только у Дорки получился настоящий перманент, волосы сами завились, как на картинке, а Надежда крутила на тряпочки с газетой свои непослушные, совершенно прямые пряди.

— С Новым годом, сестричка! С новым счастьем!

Женщины выпили бутылку креплёного вина, закусывая салом с хлебом. Слава богу, мы ещё хорошо живём! Каким он будет, этот 1950 год? Давай Вовчику конфеты в ботинки положим, смотри, он их почистил. Ой, господи, набойки отлетают опять, от огонь, на него не напасёшься. Ничего, завтра Ивана попросим, подобьёт.

— К Ивану нельзя, Вовка девчонок побил, и Ленку и Ниночку.

— Вот те раз... Ленку побил? Та она сама кого хошь отлупит, а Ниночку, чтоб Вовка побил, вовек не поверю. Да я прямо сейчас пойду с этими падлами разберусь, ну всё на нашего дитя валят...

— Остынь, куда пойдёшь, ночь на дворе, люди уже спят.

— Я им усну, — не унималась опьяневшая Надька. — А ты хоть знаешь, что эта дворничиха нашего деда Вениамина сосватала с западенкой, обкрутили и на тот свет загнали, и все шито-крыто. А знаешь, откуда Тошкина мать с дворничихой в наш дом после войны перебрались? Со Старопортофрантовской, те ещё курвы.

— Да откуда тебе известно?

— Баба Катя рассказала, вроде в дальних родственничках наш участковый с дворничихой. Забыла что ли, как он протокол на западенку так и не составил. Был человек, и нет, осталась бедная вдова, которая тут же одну комнатку на две выменяла. Не удивлюсь, что она и дальше свои аферы крутить будет.

— Ой, Надя, не надо, пусть от Вовки отстанут.

— Давай ещё выпьем?

— Может, хватит, и так целую тарелку холодца умаламурили.

— Где ты только эти словечки все берешь, не сами же на язык лезут? Нарежь ещё сало, выпей подруга за меня. Пятьдесят мне стукнуло.

— Надька, поздравляю!

— Не Надька, а Надежда Ивановна, вот так-то. В дочки ты мне годишься, а ты всё Надька да Надька.

Женщины допили вино, улеглись на Доркину кровать, и Надежда прочитала подруге стихи:

Жди меня, и я вернусь,

Только очень жди...

Плача, Дорка попросила: «Надюша, ещё раз, это как про нас, только очень красиво».

Вовчик проснулся, в комнате совсем темно, не понять, то ли вечер, то ли утро. Ногами нащупал ботинки, тяжелые какие-то. Пулей метнулся на пол. Достал их, высыпал на диван всё богатство. Раскладывал, обнюхивал каждую конфетку, а мандаринчики до чего пахучие, даже пальцы от них пахнут. Какая приятная кожица на них, он покатал мандарин по щёчкам, поцеловал их. А это орехи, настоящие грецкие орехи, обёрнутые в фантики от конфет. Тихонько подошёл к кровати: там, прижавшись друг к дружке, спали мать с тёткой. На столе, в бутылке с водой, стояла еловая веточка, рядом два стакана из-под вина, грязная тарелка из-под холодца, мамины скрученные ленточки, которые она вплетала в косы. В корыте замоченное бельё, воды ни грамма. Вовчик быстро оделся, хотелось съесть хоть одну конфетку, но сдержатся, выпил несколько глотков воды из чайника и, подхватив вёдра, тихонько вышел.

За ночь выпал снежок, ветер его ещё не сдул с веточек акации, и было очень красиво. Голубое небо перемешивалось с розовыми лучиками прятавшегося в дымке солнышка — самый настоящий Новый год, даже снежок поскрипывает. Пока наполнялось ведро, Вовчик заглянул в проход между сараями. Там, в одной тельняшке, колол дрова Ленкин отец, дядя Ваня. Тот самый, который дружил до войны с его папой и дядей Аркашей. Расплескивая по ступенькам воду, мальчик мигом влетел на второй этаж, а потом на цыпочках занёс вёдра в комнату. Взял две конфетки, постоял, подумал, положил в карман ещё мандаринку и понёсся обратно во двор. Дядя Ваня сидел на большом дубовом пне, рядом с воткнутым топором, курил папиросу. Вовчик остановился в нерешительности, помойное ведро предательски звякнуло. Мужчина обернулся: «А это ты? Ну, что скажешь? Чем порадуешь еще? Врезать тебе следует по первое число, сам-то ты как считаешь?»

— Дядя Ваня, а вы мне врежьте, ну как Ленке, — мальчик быстро сбросил пальтишко, — это я девчонок сбил и ремня заслужил — точно. Вы вместо бати всыпьте мне хорошенько, я никому не скажу, честное слово.

Ивана аж в жар бросило, ночной хмель вмиг прошёл. Вовчик уже сбрасывал щепки с пня и улёгся животом на него, зажмурился. Мужчина попытался отшутиться: «Больно будет, заорёшь, ремень у меня настоящий морской, смотри, какой толстый. Ну, держись, сам напросился!» Иван зажал пряжку в руке, намотал ремень, оставил только небольшой отрезок, взглянул на худенькое тельце пацана, ком подкатил к горлу. Весь в Витьку характером. Высморкался, сплюнул. Рука дрогнула. Ремень пришелся наискосок по мягкому месту, оставив пунцовый след. Мальчуган только ногами дернул, не пикнул, Иван, смахнув слезу, улыбаясь, еще дважды, уже покрепче, приложился, Вовчик молчал, только сопел.