Одержимый - [10]

Дортмунду было девяносто лет. Его лицо покрывали печеночные пятна, а углы рта смотрели вниз. Сверкающая лысина покоилась среди седых прядей, словно фарфоровый горшок в соломе. Он никогда не улыбался.

– Мне нужно спросить вас… – наконец проговорил Дортмунд.

– Да? – Обычный вопрос-приглашение психиатра.

– Вы умеете хранить тайны?

– Конечно.

– Неразглашение врачебной тайны? Клятва Гиппократа?

Майкл колебался. Не все современные врачи принимают ее, но он недостаточно проснулся для того, чтобы вдаваться в детали: Дортмунд был ранней пташкой. Он всегда приходил на прием в семь тридцать, чтобы успеть вернуться в свое логово до того, как проснется весь остальной мир, – он не слишком любил сталкиваться с ним лицом к лицу. Майкл ничего не имел против того, чтобы раз в две недели приходить на работу чуть свет. Это давало ему возможность после ухода Дортмунда целый час разбирать бумаги.

– Совершенно верно, – ответил Майкл.

Дортмунд посмотрел на него так, будто не был уверен, не издевается ли доктор над ним. Даже после стольких лет, прожитых в Англии, он не приобрел чувства языка. Майкл не раз убеждался в том, насколько опасны при разговоре с Дортмундом попытки шутить. Шутки основаны на тонкой языковой игре, которая не была доступна пониманию этого пациента.

– Да. – Старик кивнул. – Знаете, я уже долгое время храню эту тайну – с тех пор как мне исполнилось семь или, может быть, восемь лет.

Он встал с дивана и проковылял по комнате к окну-иллюминатору. Под ярким утренним светом он казался выставленной на обозрение мумией.

– Я знаю, когда что-то должно произойти, доктор Теннент. Иногда я даже это вижу. И эти видения всегда предвещают плохое.

Майкл смотрел на него и молча ждал продолжения, затем, когда его не последовало, спросил нейтральным тоном:

– Вы экстрасенс? Вы это имеете в виду? В этом состоит ваша тайна?

Дортмунд, оглаживая костистыми пальцами полированный, красного дерева набалдашник трости, глядел на Майкла слезящимися глазами.

– За свою жизнь я не совершил ничего, чем мог бы гордиться, – сказал он. – И этими видениями я тоже не горжусь.

– Расскажите мне, что вы видите.

– Я знаю, когда с кем-нибудь должно случиться несчастье. Я решился обратиться к психиатрам, потому что хотел найти искупление своим грехам до того, как умру. Я не нашел его – пока не нашел, – но я кое-что вижу, и, возможно, именно поэтому пришел к вам. Может быть, сама судьба направила меня сюда, чтобы я мог предостеречь вас.

– Предостеречь от чего?

– Вы потеряете любимую женщину.

Майкл хотел сказать: «Вы опоздали на три года», но промолчал. Под взглядом Дортмунда он чувствовал себя не в своей тарелке. Он отвел глаза. Когда он снова посмотрел на старика, то обнаружил, что тот продолжает глядеть на него с выражением странного отчаяния. Этого еще не хватало. Майкл совсем не хотел подводить базу под фантазии старика своими расспросами. Ему необходимо было время, чтобы обдумать услышанное и дать четкий, выверенный ответ. Какие у него еще есть любимые женщины? Только мать – семьдесят пять лет, железное здоровье. Даже если ему суждено вскоре потерять ее, он ничего не желает об этом знать, и уж точно не от этого человека.

Майкл посмотрел на часы. К его облегчению, пятьдесят минут, отведенные на консультацию, прошли.

– Пожалуй, хватит на сегодня, – сказал он.

После ухода Дортмунда Майкл дописал в карту: «Склонен к самоубийству».

Его следующий пациент опаздывал, и у него появилось несколько свободных минут. Наперекор себе он взял телефон и набрал номер матери. С ней все было прекрасно; отец уехал к Лимингтонской гавани – поплавать на лодке, а сама она собиралась пойти с подругой на выставку цветов.

Разговор с матерью ободрил Майка. В отличие от его пациентов, да и от него самого, его родители нашли в жизни мир и спокойствие.

8

Обливаясь потом, Тина Маккей лежала на жесткой металлической поверхности. Ее руки, ноги, туловище были плотно привязаны к ней, голова зажата в чем-то вроде тисков. Она не могла пошевелить ничем, кроме глаз. Она смутно ощущала катетер, установленный в мочеиспускательном канале. Она понятия не имела, где находится и сколько сейчас времени.

– Хочешь, скажу тебе кое-что?

Она со страхом посмотрела на склонившегося над ней мужчину, стараясь собраться с мыслями, несмотря на ужасную боль во рту.

На нее мягким взглядом серых глаз смотрел Томас Ламарк. Он держал в руках окровавленные стоматологические щипцы.

– Не волнуйся, Тина, не каждый урок должен быть болезненным. А этот урок может оказаться полезным для тебя. Моя мать всегда говорила мне, что человек должен обладать хорошими манерами. В этом мире мы непрерывно учимся. Усваиваешь уроки – становишься лучше, чем был. Разве ты не хочешь стать лучше, Тина? – Его голос был глубок и до смешного благожелателен.

Она ничего не ответила. Уже несколько часов назад она поняла, что голые бетонные стены этого помещения не пропускают звук. Кричать было бесполезно.

Ей нужно было как-то уговорить этого человека отпустить ее – она чувствовала, что где-то внутри у него еще осталась человечность, которую она могла бы попытаться затронуть, если бы смогла установить с ним хоть какое-нибудь взаимопонимание.