Одержимые войной. Доля - [5]

– И в дипломе у тебя будет значиться «выпускница Ташкентского университета»? – недоверчиво переспросил Гриша, – Глупо!

– Ты всё-таки шовинист. Великодержавный! Давай выпьем, – отрезала тему Таня, – я предлагаю тост за…

Она замолчала. Как выключилась из разговора. Вообще унеслась куда-то. Остановившийся взор не видел ничего вокруг. Отвечая скорее каким-то тайным мыслям, чем ритмическому перестуку колес, она сидела секунд десять с неподвижным лицом, покачиваясь влево-вправо, влево-вправо. Гриша слегка толкнул её поперек этого ритма:

– Ты чего, Тань? Вроде тост хотела…

Девушка перевела взгляд и долго, не мигая, смотрела ему прямо в глаза, после чего изменившимся голосом сказала:

– А ты и вправду на него похож. Очень похож!

Внезапно она резко потянулась к нему и, не выпуская из руки стакан с водкой, прильнула к его губам горячим коротким поцелуем. В нём было столько же горечи, сколько и сладости. Он был и страстен и возвышен. Это был одновременно поцелуй сестры и поцелуй любовницы. Шальная сила исходила от движения солоноватых тонких тёплых губ, прерывистого дыхания, вовсе не тронутого алкогольным перегаром. Поцелуй был столь неожиданным и стремительным, что молодой человек, два года не общавшийся с женщинами, едва успел ответить. Когда же сочная волна экстаза накатила на него, девушка молча потягивала водку, как яблочный сок, а не горькую, прислонясь спиной к стене и отвернувшись. Гриша выпил, встал. Сейчас больше всего хотелось уйти в тамбур курить. Таня даже не обернулась, когда он выходил… Он курил вторую сигарету подряд, вглядываясь сквозь заляпанное мутное окошко тамбура в глубоко чуждый и неприятный ему пустынный пейзаж, и думал. Ни поцеловать не смог, ни любовных слов произнести, не говоря о том, чтобы раздеть, да на полку уложить… Условия есть, и она согласна, как будто! А что-то мешает. И сейчас – вместо того, чтобы предаваться с нею чувственным радостям наедине, пока никто не заявился, стоит себе, курит, оставив её с початой бутылкой водки. А ну как напьется с горя, да и уснёт! Вот тебе и вся любовь!

Гриша мотнул головой, отгоняя дурацкое допущение, и стукнулся о стенку. До чего нелепо устроен человек! Бесплотные невидимые мысли гоняет, как докучливых мух, а на реальные видимые объекты натыкается, не замечая. Выдумывает тысячи причин для оправдания своей мужской нерешительности, а когда поезд ушёл, идёт на какие угодно авантюры, чтобы догнать его! Он смял окурок и решительно двинулся к своему купе. Перед закрытой дверью остановился. Что там? Как войти? С чего начать? Покинув замкнутое пространство общения, он нарушил тонкую нить меж двух людей. И теперь либо всё пытаться выстраивать заново, либо… Он рванул ручку двери. Никого. На столе записка в два слова: «Спасибо. Таня». На обороте мелко – адрес и телефон. Что ж, хоть намечена возможность продолжения отношений. Сердце при этой мысли гулко заколотилось. Уняв сердцебиение, он бережно сложил листок в карман, взял со стола водку и обнаружил, что одного алюминиевого стаканчика нет. Сначала решил, что от качки стаканчик слетел под стол, но, тщетно проискав его некоторое время, понял, что стаканчик прихватила с собой – верно, на память – она, его «несостоявшееся приключение». И сначала ему стало жаль – не столько не случившегося дорожного адюльтера и даже не столько стакана, а себя. Потом он опять, как в тамбуре, мотнул головой, прогоняя лишние мысли, и прямо из горлышка единым махом влил в себя грамм сто пятьдесят, и шаткой походкой направился в компанию.

Но, пройдя несколько шагов, остановился. А собственно, зачем? Тупо «квасить» вместе со всеми, распевая уже надоевшие песни, в сотый раз повторяя одни и те же анекдоты и шутки? Или найти Таню? Как-то слишком уж глупо это будет выглядеть. Ушли вдвоём, через полчаса или чуть больше она вернулась одна, а следом опять припёрся он! И с чего, спрашивается? А если её и нет там вовсе? Может, она ушла в вагон-ресторан? Или в другое купе? Сказала же, что у них восемь мест. А где это второе купе, он не знает. Не спрашивать же у девчонок! Раз ушла, значит, ушла! Так тому и быть…

Григорий медленно развернулся обратно и, прежде чем войти в свой «одинокий номер», остановился у открытого окна, откуда в коридор врывался жаркий ветер, от которого ничуть не меньшей становилась духота в вагоне, зато всё внутреннее его пространство наполнялось мелкой-мелкой песчаной пылью. Лучше бы кондиционеры устанавливали, чем так проветривать, подумалось Грише, и, покачав головой, он решительно взялся за ручку двери в своё купе.

За окном по-прежнему тянулись бесплодные степи. Выжженная солнцем земля распростёрла перед светилом шершавые ладони, по которым слепыми букашками перемещались люди, поезда, автомобили, щекотали её старческую кожу гусеницы танков, наивные генералы искали способов побольнее ущипнуть её, а одержимые археологи ковырялись в её мелких морщинах.

Глава 2. Маша

История всегда была любимым её предметом. Ещё в третьем классе, девочка, в классе слывшая тихоней, зачитывалась рассказами и повестями, романами и беллетристикой, научно-популярной литературой и пересказами древних мифов о самых заветных тайнах седой старины, открывающими таинственный мир древности от времён, когда первобытные племена впервые взяли в руки каменный топор. Её больше интересовала эпоха первых фараонов и пророка Заратустры, чем период расцвета Римской империи, и предания Бхагават-гиты, чем хроники колониальных войн позднего Средневековья. К концу 7-го класса, предполагающего по советской школьной программе достаточно серьёзный объём общих исторических знаний, отличницу выдвинули на общегородскую олимпиаду по истории, где она победила, с колоссальным отрывом опередив всех своих конкурентов. С этой победы за Машей Калашниковой закрепилась репутация одного из лидеров и уважительно-ироничное прозвище Книгочея. Откуда среди ребят из обычной советской школы возникло дышащее славянской древностью слово, никто сказать не мог. Но прозвище закрепилось, и с тех пор ни по имени, ни по фамилии к ней практически не обращались. Даже учителя, вызывая отличницу к доске, приговаривали: