Одержимые войной. Доля - [39]

– Абсолютно то же самое я и пытаюсь изложить. Дело вот, в чём. У тебя накопились житейские вопросы. Новые вопросы. А память на это выкинула свою излюбленную шутку – вместо ответов подсунула то, что больше всего хочется забыть. Так?

– Так, – угрюмо согласился Андрей.

– Вот я и спрашиваю, Андрей Александрович, ты хочешь найти, что искал в памяти, или тебе нужно избавиться от того, что тебе там мешает? – вскинул серо-голубые глаза, во мановение ока обретшие стальной отлив, Владислав Янович. Андрей снова поперхнулся. Вроде и вопрос не столь неожиданный, но больно сама постановка дикая. А, собственно, почему дикая? Разве не затем он сюда пришел некоторое время назад, чтобы, наконец, избавиться от того, что мешает жить? А что, в таком случае, он мог бы искать? Действительно, что?

– Нет, Владислав Янович, – промолвил он после некоторой паузы, – пожалуй, искать мне там нечего. Всё, что мне надо, у меня есть. А лишнего мне не надо.

– Лишнего… – усмехнулся Беллерман. – Красиво излагаешь, молодец. А откуда тебе знать, что лишнее? Может, то, что тебе представляется абсолютно не имеющим к тебе отношения, как ты выразился, лишнее, на деле, твоя насущная потребность. Разве мы всегда точно определяем, здесь и сейчас, что нам пригодится из житейского багажа, а что нет? Ведь отлучая себя от лишней, как ты её назвал, памяти, ты утрачиваешь часть себя. А вдруг именно это самое ценное, что тебе следовало бы хранить особенно ревностно? Ты не предполагаешь, что подобная операция, может быть болезненной. Скажем, как ампутация?

– Знаете, – пробормотал окончательно сбитый с толку Андрей, – мне уже всё равно. Если ампутация единственное, что может спасти целый организм, то лучше уж ампутация. Правильно?

– Молодец, молодец, – снова с удовлетворением отметил Беллерман и резко поднялся с места, разминая спину и плечи. – Тогда вот, что. Раз уж ты сам назвал всё своими именами, то не станешь удивляться и остальному. Сейчас я выпишу тебе направление на операцию…

– Операцию??? – изумился Андрей, до которого вдруг дошёл смысл слова, а с ним и всего разговора.

– Ну вот, а я только его похвалил! А, по-твоему, ампутация – что? Именно операция, дорогой, и проводят её в условиях стационара.

– То есть мне нужно ложиться в больницу? – с ещё большей тревогой спросил Андрей, который не бывал в больницах с тринадцатилетнего возраста, когда получил спортивную травму и сотрясение мозга, после чего твердо решил для себя всеми правдами и неправдами избегать госпитализаций в своей жизни.

– Ну, во-первых, почему именно в больницу? – мягко возразил врач. Он снова уселся за стол и разложил перед собой какие-то бумаги. – Эта клиника – заведение, совсем не похожее на те, где лежат, любезный мой Андрей Александрович…

Снова тому показалось, что тень иронии мелькнула в словах профессора. Но акцентировать внимание на этом он не стал.

– Ты стал шарить по закоулкам памяти, не имея представления о том, что, а главное, как там расположено. Более того, не зная толком, что хочешь найти, просто надеясь найти ответы на вопросы, хотя ответы, возможно, не там, где ты ищешь, а там, где провёл месяц своей жизни в незапамятной юности. Ведь у тебя были другие горы. Не враждебные тебе. Когда одно воспоминание накладывается на другое, прямо противоположное, могут возникать самые неожиданные встряски.

Андрей пропустил сказанное мимо ушей. А обрати он внимание, не задумался бы над словами. О сотрясении мозга в юности доктор мог знать из истории болезни. В архиве поликлиники поднять – пара пустяков. Профессор внимателен, не забывает мелочей, и это только плюс. А фраза была ключевой. Возрази пациент сейчас, пока не подписаны бумаги, дальнейшая история пошла бы иначе. Но пациент не возражал. Он замолчал, рассматривая врача, неторопливо заносящего необычным для медработника каллиграфическим почерком какие-то строчки и цифры в столбцы расчерченной бумаги с видом, будто продолжает непринуждённо беседовать, хотя обоюдное молчание длилось уж минуты три. Таблица на листке заполнялась, шансы к отступлению для Андрея таяли прошлогодним снегом, и, словно цепляясь за последнюю возможность хотя б отсрочить неприятную перспективу оказаться в клинике, он спросил пресекающимся голосом:

– И как долго мне придется проваляться в больничной койке? У меня ж всё-таки работа, сами понимаете, кооператив.

Доктор оторвался от писанины и, сложив ладошки домиком, уставился на свою жертву. В глазах читалось ироническое сострадание, с каким стоматолог встречает дитя, впервые садящегося в его кресло. – Кто ж тебе сказал, уважаемый, что ты будешь именно валяться? Клиника далеко не всегда койка. Хотя без коек, конечно, не обойтись. Ведь где-то надо спать! Постельный режим тебе не показан. А вот постоянное наблюдение специалистов до операции, сразу после неё и в период восстановления – другое дело. Я понятно говорю?

– И сколько будет длиться этот самый период?

– Две недели, – отчеканил Беллерман и протянул Андрею листок, на котором крупными буквами было выведено «ДОБРОВОЛЬНОЕ СОГЛАШЕНИЕ».

– Что это? – недовольно буркнул Андрей.

– Ты читай, читай, – участливо произнес Владислав Янович и вновь погрузился в писанину. Андрей взял листок, внизу которого было отведено место под его подпись, и принялся читать, не обратив внимания на то, что и его имя с фамилией, и его домашний адрес, и паспортные данные были уже впечатаны в текст. Обычно их вписывали в документы от руки. Не скоро ещё дойдёт до сознания людей, что бумага потому не краснеет и всё терпит, что из всех видов оружия, изобретенных человечеством за века, это – самое надёжное и безопасное, потому, коли хочешь жить и быть защищённым, умей владеть этим оружием. Обыкновенный «советский работяга» Андрей Долин ещё не знал этого. А потому и не мог отреагировать на тонкости предъявленного к подписи текста.