Одень свою семью в вельвет и коттон - [19]

Я отдал ему пятьдесят центов, которые хотел потратить на колу и чипсы, и, опершись на столб, стал наблюдать за хиппи, изучая его повадки. Крутые люди, те, у которых нет лишних денег, никогда не упускали случая сказать: «Извини, братан…». или «Мне бы кто подал…». Тогда хиппи кивал, будто слышал знакомую музыку, крутой кивал тоже. Обычные, некрутые, люди проходили мимо, не останавливаясь, но все равно хиппи имел над ними некую странную власть. «Нет лишней мелочи? Ну, хоть центов десять-двадцать?» Эти незначительные просьбы наталкивали на значительный вопрос: «Разве вам безразлична судьба другого человека?» По-моему, парню также помогало его поразительное сходство с Иисусом, который, судя по слухам, должен вернуться со дня на день.

Я наблюдал за парнем около получаса. Потом из магазина вышел кассир, размахивая руками, словно взбивалками миксера. «Кончай разводить наших покупателей, – сказал он. – Давай, проваливай. Кыш!»

«Разводить» – молодежное слово, в устах взрослого мужчины оно звучало нелепо. Это напомнило мне, как ковбои из вестернов произносят слово «амиго». Мне захотелось, чтобы хиппи постоял за себя, сказав что-то типа: «Спокойно, старик» или «Это кто кого разводит?» Но вместо этого парень лишь пожал плечами. Затем он элегантно вскочил и, пересекая парковку, двинулся в сторону автомобиля, наверняка родительского. Не имело ни малейшего значения, что парень, скорее всего, жил дома, днем критиковал систему, а ночью нежился в удобной кровати. Может быть, и деньги, которые я дал ему, он потратит на вещи не первой необходимости – на ароматические палочки или гитарные струны, но это тоже не имело никакого значения. Для взрослых он был кошмаром во плоти. И, если забыть про шляпу, я хотел быть таким же.

Тогда я еще получал три доллара в неделю на карманные расходы. Свою «казну» я пополнял деньгами за то, что нянчил детей, а также случайными заработками в Дортон-Арена, концертно-выставочном зале, расположенном на территории ярмарки. Когда нам с моим другом Дэном везло, мы надевали белые куртки и бумажные шляпы и стояли за прилавком в буфете. Когда же, и это было гораздо чаще, нам не везло, мы облачались в те же наряды, вешали себе на шею по тяжелому подносу и прохаживались между рядами, про давая попкорн, орешки и содовую, которую, согласно инструкции, называли «прохладительным напитком». В повседневной жизни никто не говорил «прохладительные напитки», однако наш босс Джерри настаивал на такой формулировке. Кроме того, мы еще должны были громко выкрикивать эти слова, и поэтому я чувствовал себя как уличный торговец или мальчишка-газетчик допотопных времен. Во время концертов хэви-метал нас не замечали, но на шоу с музыкой кантри – гулянках, как их называли, – люди частенько возмущались, когда мы орали, заглушая их любимые песни. «Буду с тобой, ПОПКОРН, ОРЕШКИ, ПРОХЛАДИТЕЛЬНЫЕ НАПИТКИ», «Какая женщина, какая женщина, какой ПОПКОРН, ОРЕШКИ, ПРОХЛАДИТЕЛЬНЫЕ НАПИТКИ», «Небо в клетку, ПОПКОРН, ОРЕШКИ,

ПРОХЛАДИТЕЛЬНЫЕ НАПИТКИ». Фаны позлее ломились вниз, где напарывались на Джерри, который говорил: «Спокуха, хрящ. Мне надо дело делать». Он обзывал возмущенных «кучкой жлобоватых крестьян», что меня особенно удивляло, так как сам он был в определенной степени деревенщиной. Словцо «жлобоватые» было превосходным доказательством этого, как и стрижка «ежиком», и ингалятор от астмы, который Джерри украсил маленьким американским флагом.

«Может, он говорит «крестьян» с чувством симпатии», – предположила моя мама, но я на это не купился. Гораздо вероятнее, что он видел разницу между собой и теми людьми, которые выглядели и вели себя так же, как он. Я тоже видел эту разницу, и, слушая Джерри, понимал, насколько жалко это звучало. Кто я был такой, чтобы называть кого-то деревенщиной, – я со своими брэкетами и очками с толстыми стеклами в черной оправе. «О, ты хорошо выглядишь», – говорила мне мама. Она хотела меня успокоить, но если мама считала, что ты хорошо выглядишь, что-то явно было не в порядке. Я хотел, чтобы ей стало тошно, но в тот момент мои руки были связаны. Согласно правилам, мне не разрешалось отращивать волосы до шестнадцати лет, в этом же возрасте мои сестры могли, наконец-то, проколоть уши. Для моих родителей это имело значение, но уши прокалывались за пару минут, а на отращивание приличного хвостика уходило несколько лет. Как бы там ни было, мне понадобилось Целых девять месяцев, чтобы догнать Дэна, чья мама была разумной и не ограничивала его понятие о стиле бессмысленными возрастными запретами. Его волосы были густыми и прямыми с пробором посередке, а медового цвета локоны заходили за уши и ниспадали на его плечи, как пара занавесок.

Еще с четвертого класса мы оба были изгоями – любителями природы, придурками, – но благодаря своему новому облику Дэн знакомился с крутыми ребятами в своей частной школе и захаживал к ним домой послушать музыку. Теперь, когда я называл кого-то «нудягой», Дэн смотрел на меня так же, как я смотрел на Джерри – ку-ку, ку-ку, – и я понимал, что наша дружба близится к концу. Парни не должны обижаться на такие вещи, и вместо этого я затаил тихую зависть, которая быстро росла и которую чем дальше, тем сложнее было скрывать.