Очищение - [45]

Теперь ему придется разговаривать с Алиде, а не с Ингель. И видеть только Алиде. Прежде всего ему придется заметить ее особый дар угадывать тайны растений и ее знание секретов ухода за ними. Тут она всегда была способнее, чем Ингель, но на такое обычно не обращали внимание, ведь хорошая эстонская хозяйка прежде всего ценилась за умение возиться с тестом, за проворность в дойке. Кто бы заметил, что тогда как Ингель хреном приправляла огурцы, Алиде лечила с его помощью желудочные болезни. Теперь Хансу нужно будет в этом разобраться. Алиде прикусила губу. Не полагалось кичиться подобными тайными дарами, ибо гордость — это конец, а смирение — начало всего, в молчании же — сила.

Но тут Мартин прервал размышления жены, обняв ее сзади за талию, он стал нашептывать на ушко своему воробышку, что гордится своей женой, более чем когда-либо, потом закружил ее по комнате, опрокинул на постель и спросил, эта ли постель хозяина дома и что будем на ней делать?

Ночью Алиде проснулась от крика, напоминающего крик кроншнепа. Рядом храпел Мартин. Подмышки у него пахли. Крик этот был жалобой Ханса. Мартин не проснулся. В темноте Алиде пристально разглядывала немецкий орнамент полосатого гобелена — его сделала их мать, ее рук вышивка. Интересно, сколько золота взяла с собой Ингель? Хватит ли его, чтобы купить себе свободу? Как старшая дочь она получила от родителей золота на десять рублей, его на это не хватит, на него можно лишь прокормиться.

На следующий день Алиде спрятала щетку Ингель в нижний ящик комода, тот самый, ручка которого была сломана и который приходилось открывать ножом. Она прикоснулась к ней левой рукой. В ящике оказалось свадебное покрывало Ингель. На его красном фоне выступали церковь и дом, изображенный с выпуклыми стенами, а также супружеская пара. Восьмигранные звездочки Алиде отрезала ножницами, зигзагообразный контур покрывала она распустила пальцами, изображение мужа и жены исчезли, вот так и так, корова превратилась в крошево ниток, а крест церкви стал катышками.

Сама Алиде также присутствовала на покрывале, на нем был вышит барашек ее имени. Ингель выказала плоды своего мастерства и ждала восхищения, но Алиде осталась равнодушной. Сестра заметила это и побежала за амбар плакать. Алиде пришлось пойти за ней и утешить, сказав, что это замечательный барашек, хорошая мысль, и хотя многие уже не делали свадебных покрывал, пусть Ингель делает, и это замечательно. Пускай многие считают, что это старомодно, но Алиде так не думает. Она утешила Ингель, та успокоилась, не отказалась от этой мысли и возилась с покрывалом вечера напролет. У их матери тоже имелось свадебное покрывало и счастливее жены, наверно, трудно было бы сыскать. Могла ли Алиде возразить против этого? Едва ли, зато теперь она могла распустить копытца своего именного барашка, потом ель, и скоро уже счастливой картинки не станет, лишь красная основа, хорошая шерсть ее собственного барашка. Мартин заглянул в дверь, увидел жену, возившуюся с кучей ниток на коленях, с ножницами в руках, рядом нож, ноздри раздуваются и глаза пылают гневом. Он ничего не сказал, исчез в двери. Шумное влажное дыхание Алиде струилось, становясь туманом в комнате и, казалось, через замочную скважину распространялось по всему дому.

Мартин отправился на работу, дверь хлопнула. Она проследила из окна, как он перед тем, как выйти на большую дорогу, выпил кружку холодной воды, сполоснул лицо. Теперь это ее дом, ее собственная кухня. Ласточка, свившая гнездо над хлевом, принесет ей счастье. Ей дается на это право, она должна приносить счастье, как ей и следует, как положено, как этого желают, поднимая бокалы под гербом Виру с тремя львами, в согласии со всеми древними народными обычаями и обрядами, которых не было на ее свадьбе. Ласточке разрешается это делать, и она наверняка это сделает, потому что приносящие счастье птицы — справедливые птицы. Алиде спасла этот дом, дом своих предков, от чекистских сапог и спасла также хозяина дома. Это сделала не Ингель, а она. Земли у них отберут, но дом останется. Чужие люди будут собирать зерно с их полей, но хозяин останется и Алиде станет новой хозяйкой. Не все пропадет.

Алиде убрала остатки покрывала в шкаф, бросила обрезки ниток в печь, но сохранила небольшой узелок для окуривания. Может, надо было все сжечь, чтобы наверняка — так уж наверняка, но люди говорили об окуривании, а не о сожжении. Одежду нежеланных женихов или отрезанные от нее лоскуты всегда окуривали дымом, таким манером выставили из деревни за прошедшие столетия не одного. Видели даже, как немецкая графиня, хозяйка мызы, как-то окуривала дымом рубашку мужа. Но Алиде не помнила, как именно обстояло дело, в какой дым была сунута рубашка, в печной дым овинной избы или в дым костра в Иванов день. Нужно было в молодости лучше прислушиваться к рассказам старых людей, не стала бы теперь гадать, какой дым годится, а какой нет. У Марии Крел можно было бы, конечно, спросить или отнести к ней узелок, она справилась бы с этим делом, но тогда узнала бы, что за узелок окуриваем, а тут самое важное никому об этом не говорить. Еще что-то было связано с этим колдовским действом, но она не помнила, что именно. Но, может, и наполовину соблюденное колдовство подействует. Алиде засунула узелок в карман фартука и с минутку сидела тихо, слушала дом, свой дом, ощущала надежную твердость своего пола под ногами. Скоро она увидит Ханса и наконец будет сидеть за столом с ним вдвоем.