Очищение - [94]

Когда, наконец, народная ассамблея закончилась, Цицерон провел Помпея через цирк Фламиниана к храму Белонны, где Сенат собрался специально для того, чтобы поприветствовать его. Императора встретили уважительными аплодисментами, он уселся на передней скамье вместе с Цицероном и стал ждать, когда же начнутся восхваления. Вместо этого полководца опять стали пытать по поводу того, что он думает об этом факте осквернения. Помпей повторил то, что только что произнес перед толпой, а когда он возвращался на свое место, я заметил, как он что-то раздраженно сказал Цицерону (точные слова императора, как рассказал мне потом хозяин, были: «Надеюсь, что теперь мы сможем поговорить о чем-нибудь еще»). Все это время я внимательно наблюдал за Крассом, который сидел на самом краешке скамьи, готовый вскочить сразу же, как только у него появится такая возможность. Что-то в его желании выступить и в коварном выражении лица насторожило меня.

— Как это прекрасно, граждане, — начал Красс, когда наконец получил слово, — что под этой священной крышей присутствует человек, который расширил пределы нашей империи, а рядом с ним сидит человек, который спас нашу Республику. Да будут благословенны боги, которые позволили этому свершиться. Я знаю, что Помпей со своей армией был готов в случае необходимости прийти на помощь своей Родине — но, благодарение небесам, ему не пришлось этого делать из-за мудрости и дальновидности нашего тогдашнего консула. Думаю, что не отберу славу у Помпея, если скажу, что считаю себя обязанным своим титулом сенатора и статусом гражданина Цицерону: ему я благодарен за свою свободу и саму жизнь. Когда я смотрю на свою жену и детей или на свой родной город, я вижу дары, которые сделал мне Цицерон…

Были времена, когда Цицерон учуял бы такую примитивную ловушку за километр. Однако боюсь, что у всех людей, которые исполнили свои самые амбициозные желания, граница между достоинством и тщеславием, реальностью и иллюзиями, славой и саморазрушением практически стирается. Вместо того чтобы скромно сидеть на своем месте и спокойно выслушивать эти дифирамбы, Цицерон встал и произнес длинную речь, соглашаясь с каждым словом, произнесенным Крассом, в то время как рядом с ним Помпей медленно закипал от зависти и негодования. Наблюдая за всем этим от двери, я хотел выбежать вперед и крикнуть хозяину, чтобы он остановился, особенно когда Красс встал и спросил его, как Отца Отечества, не считает ли он Клавдия вторым Катилиной.

— Ну конечно, — ответил тот, не имея сил упустить возможность еще раз вернуться к дням своего триумфа в присутствии Помпея. — Ведь те же самые дебоширы, которые поддерживали Катилину, группируются теперь вокруг Клавдия, используя ту же самую тактику. Только единство, граждане, даст нам надежду на спасение, как и в те роковые дни. Единство между Сенатом и всадниками, между всеми сословиями по всей Италии. До тех пор, пока мы будем помнить о том великом согласии, которое существовало в те дни под моим руководством, нам нет нужды бояться, потому что тот дух единства, который избавил нас от Сергия Катилины, избавит нас и от этого ублюдка.

Сенат зааплодировал, и Цицерон вернулся на свое место, весь светясь от сознания хорошо проделанной работы, а между тем весть о том, что он сказал, немедленно распространилась по Риму и достигла ушей Клавдия. После заседания, когда Цицерон со своим антуражем возвращался домой, Клавдий с бандой своих сторонников поджидал его на Форуме. Они преградили нам дорогу, и я был уверен, что сейчас полетят головы, но Цицерон был спокоен. Он остановил процессию.

— Не поддавайтесь на провокацию, — крикнул хозяин. — Не позволяйте им начать ссору. — А затем, повернувшись к Клавдию, сказал: — Тебе надо было послушаться моего совета и отправиться в изгнание. Та дорога, по которой ты решил пойти, ведет только в одно место.

— И куда же? — издевательски улыбнулся Клавдий.

— Вон туда, — ответил Цицерон, показывая на Карцер, — на конец веревки.

— Ответ неправильный, — ответил Клавдий и показал в противоположном направлении на ростры, окруженные статуями, выполненными во весь рост. — Когда-нибудь я буду стоять там, среди героев Рима.

— Да неужели? А скажи, тебя изобразят с лирой или в женских одеждах? — Мы все рассмеялись. — Публий Клавдий Пульхр: первый герой Ордена Трансвеститов? Сомневаюсь. Дай мне пройти.

— С удовольствием, — ответил Клавдий с улыбкой.

Но когда он сделал шаг в сторону, чтобы дать Цицерону пройти, я был потрясен тем, насколько он изменился по сравнению с тем мальчиком, который приходил к нам недавно. Он не просто казался физически больше и сильнее: в его глазах появилась решимость, которой в них раньше не было. Я понял, что он растет на дрожжах своей дурной славы, подпитываясь энергетикой толпы.

— Жена Цезаря была одной из лучших из всех, что у меня были, — тихо сказал Клавдий, когда Цицерон проходил мимо него. — Почти так же хороша, как Клодия. — Он схватил его за локоть и громко произнес: — Я хотел быть твоим другом. Ты должен был стать моим.

— Клавдии друзья ненадежные… — ответил Цицерон, освобождая руку.