Очищение - [25]

Даже Целер отступил на несколько шагов, услышав такое. Спуск флага — а это автоматически означало, что к городу приближаются враги, — требовал немедленного прекращения ассамблеи, а Яникул был очень хорошо защищен. И он, и его кузен повернулись к Лукуллу, старшему из них троих, и я увидел, как элегантный патриций просчитывает ходы.

— Это отчаянный шаг, консул, — сказал он.

— Знаю. Но если мы сейчас проиграем, это будет трагедией для Рима. Ни один консул в будущем не сможет быть уверен, что имеет право подавить вооруженное восстание. Не знаю, зачем Цезарю нужен этот прецедент, но я знаю, что мы этого допустить не можем.

— Он прав, Лициний. Давай дадим ему людей. Ты готов, Целер? — сказал наконец Метелл.

— Конечно!

— Отлично, — произнес Цицерон. — Охрана должна подчиниться тебе как претору, но если возникнут проблемы, я пошлю с тобой своего секретаря. — К моему неудовольствию, консул снял свой перстень и вложил его в мою руку. — Ты должен будешь сказать командиру, что Риму угрожают враги и флаг должен быть спущен. Перстень докажет, что ты мой посланец. Как думаешь, ты сможешь это сделать?

Я кивнул. А что мне оставалось? Тем временем Целер позвал центуриона, который разбирался с Катилиной, и через несколько минут я уже бежал позади тридцати легионеров, построенных по двое, с обнаженными мечами, с центурионом и Целером во главе. Нашей целью было — если называть вещи своими именами — сорвать законную ассамблею жителей Рима, и я повторял себе: «Да что там Рабирий, вот где настоящая измена».

Мы покинули Марсово поле и рысцой перебрались через Субликанский мост, над темными и вспучившимися водами Тибра; затем пересекли плоскую равнину Ватикана, на которой расположились палатки и лачуги бездомных. У подножия Яникула расположилась священная роща Юноны, с деревьев которой за нами наблюдали священные вороны. Когда мы пробегали под деревьями, они разом с карканьем взлетели — казалось, что взлетел весь черный лес. Мы направились по узкой дороге к вершине, и никогда еще подъем на нее не казался мне таким крутым. Даже сейчас, при написании этих строк, я чувствую удары своего сердца и напряжение легких, борющихся за лишний глоток воздуха. В моем боку кололо так, как будто мне между ребер воткнули копье.

На гребне холма, в самой высокой его части, стоял храм, посвященный Янусу. Одно его лицо смотрело в сторону Рима, а другое в чистое поле; над храмом, на высоком флагштоке, развевался громадный красный флаг, который хлопал на порывистом ветру. Около двадцати легионеров группировались вокруг двух больших жаровен, и прежде чем они сообразили, что происходит, мы их окружили.

— Некоторые из вас знают меня! — прокричал Целер. — Я Квинт Цецилий Метелл Целер — претор, авгур, недавно вернувшийся из армии своего шурина Помпея Великого. А этот человек, — он указал на меня, — прибыл сюда с перстнем консула Цицерона. Консул приказывает спустить флаг. Кто здесь командует?

— Я, — ответил центурион, выступая вперед. Ему было около сорока; видно, что опытный вояка. — Мне все равно, чей ты шурин и кто тебя послал, но этот флаг останется на своем месте до тех пор, пока Риму не будут угрожать враги.

— Но враги ему уже угрожают, — ответил Целер. — Посмотри.

И он указал на местность к западу от города, которая раскинулась под нами. Центурион повернул голову, и в ту же секунду авгур схватил его сзади за волосы и приставил острие своего меча к его горлу.

— Когда я говорю, что враг наступает, — прошипел он, — значит, он наступает. Это понятно? А ты знаешь, почему я знаю, что враг наступает, хотя ты ничего и не видишь? — Он дернул мужчину за волосы так, что тот застонал. — Да потому что я авгур — вот почему. А теперь спускай флаг и поднимай тревогу.

После этого с ним никто больше не спорил. Один из рядовых спустил флаг, а другой, взяв трубу, извлек из нее несколько пронзительных звуков. Я посмотрел через реку на Марсово поле и на тысячи людей, находящихся на нем, однако расстояние было слишком большим, чтобы понять, что же там происходит. Позже Цицерон рассказал мне, что произошло, когда раздались звуки трубы и люди поняли, что флаг спущен. Лабиний попытался успокоить толпу и убедить людей в том, что это какой-то трюк, однако люди в толпе так же легко пугаются, как косяк рыбы или стая птиц. С быстротой молнии весть о том, что на город движутся враги, распространилась в толпе. Несмотря на уговоры Лабиния и других трибунов, голосование прекратилось. Многие загоны были смяты мятущейся толпой. Помост, на котором находились Лукулл и Метелл, был опрокинут и разломан на кусочки. То тут, то там вспыхивали потасовки. Вора-карманника затоптали насмерть. Верховный жрец Метелл Пий перенес удар, и его срочно доставили в город в бессознательном состоянии. По словам Цицерона, только один человек был спокоен — Гай Рабирий, который раскачивался на своей скамейке, стоящей рядом с опустевшей платформой среди этого хаоса. Его глаза были закрыты, и он напевал себе под нос какую-то песню без мелодии.

В течение нескольких недель после беспорядков на Марсовом поле казалось, что Цицерон победил. Цезарь вел себя тише воды ниже травы и не делал попыток вернуться к делу Рабирия. Более того: старик скрылся у себя в доме, где продолжал жить в своем собственном мире и где его никто не беспокоил до тех пор, пока он не умер через год или около того после описанных событий. То же самое происходило и с законом популяров. Трюк Цицерона с перетягиванием на свою сторону Гибриды дал старт еще нескольким перебежчикам, включая одного трибуна, которым патриции заплатили за их переход в лагерь аристократов. Заблокированный коалицией Цицерона в Сенате и находящийся под угрозой вето на народной ассамблее, закон Рулла, на который было потрачено столько сил, исчез и больше не упоминался.