Очищение - [18]

IV

На следующее утро, с первыми лучами солнца, мы уезжали из Рима. Это было частью исхода всех официальных лиц, их семей и приближенных, для того чтобы принять участие в Латинских празднествах на горе Альбан. Теренция сопровождала своего мужа, однако атмосфера в их носилках была едва ли не холоднее этого январского горного воздуха снаружи. Консул заставил меня работать, сначала продиктовав длинное донесение Помпею, в котором подробно описал политическую ситуацию в Риме, а затем — несколько коротких писем руководителям провинций. Все это время Теренция сидела с закрытыми глазами, притворяясь спящей. Дети ехали со своей няней в других носилках. Вслед за нами следовал караван повозок, в которых находилась вновь избранная власть Рима: сначала Гибрида, а за ним преторы — Целер, Концоний, Руф Помпей, Помптин, Росций, Сульплисий и Валерий Флакк. Только Лентул Сура, городской претор, остался в Риме, чтобы следить за порядком в городе.

— Город выгорит дотла, — предположил Цицерон. — Этот человек полный идиот.

После обеда мы добрались до дома Цицерона в Тускулуме, но времени на отдых не было, так как ему пришлось немедленно ехать судить соревнования местных атлетов. Главным пунктом празднеств было соревнование по мастерству в исполнении маховых движений, где столько-то очков присуждалось за высоту амплитуды, столько-то за стиль, а столько-то за силу. Цицерон не имел ни малейшего понятия, кто из атлетов лучший, и поэтому объявил победителями всех участников, пообещав всех наградить за свой собственный счет. Этот жест вызвал аплодисменты среди присутствовавших местных жителей. Когда Цицерон присоединился к Теренции в повозке, я услышал, как она спросила:

— Очевидно, Македония заплатит?

Он рассмеялся, и между ними наступила оттепель.

Основная церемония проходила на закате на вершине горы, добираться до которой надо было по крутой и извилистой дороге. С заходом солнца сильно похолодало. На каменистой почве снег доходил до колен. Консул возглавлял процессию, окруженный своими ликторами. Рабы несли фонари. На всех ветках и во всех кустах местные жители поместили фигурки людей или людские лица, сделанные из шерсти или дерева, как напоминание о тех временах, когда еще приносились человеческие жертвы. Например, для того, чтобы приблизить конец зимы, в жертву приносили мальчика. Вся эта сцена была полна необъяснимой меланхолии — пронизывающий холод, спускающийся полумрак и эти зловещие эмблемы, раскачивающиеся на ветру. На высоком месте поляны жертвенный костер выплевывал в небо снопы оранжевых искр. В жертву Юпитеру был принесен бык, а местные жители всем предлагали попробовать свое домашнее молоко.

— Пусть люди воздерживаются от ссор и вражды друг с другом, — сказал Цицерон, и казалось, что эти традиционные слова обрели сегодня новое значение.

К моменту окончания церемонии на небе взошла огромная луна, похожая на голубое солнце. Вся округа была залита ее мертвенным светом. При этом она хорошо освещала дорогу, когда мы стали спускаться вниз. Во время этого спуска произошли два события, о которых будут говорить многие месяцы. Во-первых, совершенно неожиданно луна исчезла с небосклона, как будто ее опустили в черный пруд, и процессия, двигавшаяся в ее свете, вынуждена была мгновенно замереть и ждать, пока будут зажжены факелы. Эта пауза не сильно затянулась, но странно, как задержка на зимней горной дороге может повлиять на воображение человека, особенно если его окружают висящие фигурки людей. Раздались панические голоса, особенно когда обнаружилось, что все остальные звезды и созвездия продолжают ярко светить на небе. Вместе со всеми я поднял глаза к небу, и в этот момент мы увидели падающую звезду, похожую на горящую пику, пролетевшую прямо на запад в направлении Рима, где она погасла и исчезла. Удивленные восклицания были заглушены рассуждениями, что бы все это могло значить.

Цицерон молчал и ждал, когда возобновится движение. Позже, когда мы вернулись в Тускулум, я спросил его, что он обо всем этом думает.

— Ничего, — ответил сенатор, отогреваясь возле огня. — Почему я должен об этом думать? Луна зашла за облако, а звезда пересекла небосклон. Что еще об этом можно сказать?

На следующее утро пришло известие от Квинта, оставшегося в Риме следить за делами Цицерона. Хозяин прочитал письмо, а затем протянул его мне. В нем говорилось, что на Марсовом поле установили громадный деревянный крест, и плебс покидал пределы города, чтобы полюбоваться на него. Лабиний открыто говорит, что крест предназначен для Рабирия и что старика повесят на нем в конце месяца. Надо возвращаться как можно скорее.

— В одном Цезарь меня восхищает, — сказал Цицерон. — Он не любит тратить время попусту. Его суд еще даже не выслушал показаний свидетелей, а он не прекращает давить на меня. Посыльный все еще здесь?

— Да.

— Пошли записку Квинту, что мы вернемся к ночи. И еще одну — Гортензию. Напиши, что я был польщен его визитом пару дней назад, что я все обдумал и с удовольствием буду вместе с ним защищать Гая Рабирия… — Он кивнул каким-то своим мыслям. — Если Цезарь хочет войны, он ее получит.