Очищение - [137]

— А деньги? Я понимаю, что это жалкая замена всему тому, что ты потерял в этой жизни, но в изгнании деньги окажутся не лишними, а я готов ссудить тебе значительную сумму.

— Как благородно с твоей стороны.

— Что скажешь о двух миллионах? Ведь это может помочь?

— Естественно. Но я если я буду находиться в изгнании, то каким образом смогу расплатиться с тобой?

— Думаю, что ты можешь передать мне этот дом в заклад, — Красс выглядел так, как будто это решение только что пришло ему в голову.

— Ты хочешь этот дом, за который я заплатил тебе три с половиной миллиона? — Цицерон с недоверием уставился на него.

— И для тебя это была неплохая сделка, согласись.

— Тем более мне ни к чему продавать его тебе за два миллиона.

— Боюсь, что недвижимость имеет цену только тогда, когда на нее есть покупатель. А послезавтра этот дом не будет стоить ни драхмы.

— Почему это?

— Потому что Клодий хочет его сжечь, а на этом месте построить храм богине Свободы, и ни ты, ни кто-либо другой не смогут ему в этом помешать.

Цицерон помолчал, а потом спросил тихим голосом:

— Кто тебе это сказал?

— Это моя работа — знать такие вещи.

— Тогда почему ты хочешь заплатить два миллиона за выжженный клочок земли, предназначенный под строительство храма?

— Деловым людям приходится идти на риск.

— Прощай, Красс.

— Подумай об этом, Цицерон. Не будь упрямым ослом. Речь идет о двух миллионах.

— Я сказал: прощай, Красс.

— Ну хорошо, два с половиной. — Цицерон не ответил. Красс покачал головой. — Именно подобная глупая заносчивость и упрямство довели тебя до нынешнего положения. Я еще погрею руки над твоим погребальным костром.

Было решено провести на следующий день собрание главных сторонников Цицерона, чтобы решить, что ему делать дальше. Собрание должно было состояться в библиотеке, и мне пришлось перешерстить весь дом, чтобы найти достаточное количество стульев. Я набрал двадцать. Первым появился Аттик, за ним Катон, потом Лукулл и, после длительного периода ожидания, Гортензий. Всем им пришлось продираться сквозь толпу, заполнившую все прилегающие улицы, но больше всего досталось Гортензию, лицо которого было расцарапано, а вся тога испачкана в дерьме. Было страшно видеть человека, обычно безукоризненно державшегося, в таком шоковом состоянии. Мы подождали, не появится ли еще кто-нибудь, но никто не пришел. Туллия с мужем уже покинули Рим и укрылись в провинции, после очень эмоционального разговора с Цицероном, поэтому Теренция была единственным членом семьи, присутствовавшим на встрече. Я записывал.

Если Цицерон и был разочарован тем, что громадная толпа подхалимов, которая когда-то его окружала, уменьшилась до размеров этой кучки сторонников, то он этого не показал.

— В этот горький день, — сказал хозяин, — я хочу поблагодарить всех вас, которые так отважно боролись за меня. Невзгоды — это неотъемлемая часть нашей жизни, хотя я и посоветовал бы всем их избегать, — в этом месте в моих записях стоит «все смеются», — однако они позволяют нам понять сущность людей, и так же, как я продемонстрировал свою слабость, вы продемонстрировали вашу силу. — Цицерон остановился и прочистил горло. Мне показалось, что сейчас он опять сломается, но хозяин собрал свою волю в кулак и продолжил: — Итак, закон вступит в силу в полночь? Как я понимаю, в этом нет никаких сомнений? — Он осмотрел присутствовавших.

Все четверо отрицательно покачали головами.

— Нет, — ответил Гортензий, — никаких.

— Тогда какие у меня есть варианты?

— Мне кажется, у тебя их три, — сказал Гортензий. — Ты можешь проигнорировать закон и остаться в Риме, в надежде, что твои друзья продолжат тебя поддерживать, хотя с завтрашнего дня это будет еще опаснее, чем сегодня. Ты можешь покинуть город сегодня вечером, пока еще людям не запрещено помогать тебе, и попытаться спокойно выехать за пределы Италии. Или ты можешь пойти к Цезарю и узнать, в силе ли еще его предложение легатства, которое даст тебе иммунитет.

— У него остается еще и четвертый вариант, — заметил Катон.

— Какой?

— Он может убить себя.

Повисла тяжелая пауза, а потом Цицерон спросил:

— И что это мне даст?

— С точки зрения стоиков, самоубийство всегда рассматривалось как логическая возможность выразить свое презрение окружающим, — ответил Катон. — Кроме того, для тебя это естественный способ положить конец своим страданиям. И, честно сказать, это будет примером борьбы с тиранией, который сохранится в веках.

— Ты предпочитаешь какой-то особый способ?

— Да. По моему мнению, ты должен забаррикадироваться в этом доме и уморить себя голодом.

— Не согласен, — вмешался Лукулл. — Если ты хочешь помучиться, Цицерон, то зачем затевать самоубийство? Проще остаться в городе и предоставить толпе сделать свою черную работу. В этом случае у тебя появляется хоть какой-то шанс выжить, а если и нет, то пусть позор бесчестья падет на их головы.

— Для того, чтобы тебя убили, не нужно никакого мужества, — недовольно ответил Катон. — В то время как самоубийство — это сознательный и мужественный поступок.

— А что ты сам мне посоветуешь, Гортензий? — спросил Цицерон.

— Уезжай из города, — был мгновенный ответ. — Главное — сохрани жизнь. — Адвокат легко коснулся пальцами засохшей крови у себя на лбу. — Я сегодня встречался с Пизоном. Как частное лицо, он тебе сочувствует. Дай нам время аннулировать закон Клодия, пока ты находишься в добровольном изгнании. Я уверен, что в один прекрасный день ты вернешься в Рим с триумфом.