Очи познания: плоть, разум, созерцание - [24]
Эмпирико-аналитическая наука не способна свободно функционировать без измерения; измерение, в основе своей, это количество; количество – это число; число же само по себе находится за пределами ценностей. Качество так никогда в нее и не пробирается. Оно и не может пробраться. Л. Л. Уайт попал в самую точку: «Все величины имеют равный статус перед законами элементарной арифметики, чьи операции не проводят различий между одной ценностью и другой».[50]
Обратите внимание, что я не порицаю за это эмпирико-аналитическую науку. Я просто пытаюсь очертить ее роль, чтобы, когда она выйдет за пределы своей допустимой сферы и попытается выдать себя за полную картину мира, мы находились бы в несколько более выгодной позиции, чтобы подвергнуть критике такое превышение полномочий, такую категориальную ошибку, известную как эмпирический позитивизм, или исключительно эмпирическая верификация, или научный материализм.
Итак, традиционный взгляд на реальность говорил о том, что бытие иерархически ранжировано, что сфера созерцания более реальна и более ценна, чем сфера ума, которая, в свою очередь, более реальна и более ценна, чем сфера плоти. Признавалась ценность всех трех сфер, и все они использовались, но не было никаких заблуждений касаемо их соотносительной ценности: причинное выше, чем тонкое, которое выше, чем грубое. И, как выразился Смит, высшее более реально, чем низшее, поскольку оно более наполнено Бытием.
Но по мере того, как все знание стало сводиться к плотскому, эмпирическому знанию, и коль скоро судьей плотского знания стало служить число, и коль скоро число является количеством, лишенным качества или ценности, то, когда наука старательно начала искать великую ценностную Цепь бытия, произошла экстраординарная трансмутация, возможно – самая значимая из всех, известных истории. Все, что наука была способна увидеть, рассматривалось сквозь призму числа, а поскольку ни одно число изначально не лучше, чем другое число, вся иерархия ценности схлопнулась – оказалась редуцирована до простых, лишенных ценности столовых наборов, существующих только лишь для того, чтобы занять свое правильное место в естественном порядке вещей и стать частью этой унылой природы, лишенной звука, запаха, цвета; просто суеты материального, бесконечной и бессмысленной.
Старую иерархию ценности и бытия тем самым променяли на иерархию чисел. Более нельзя было говорить, что какие-то сферы выше, или реальнее, или лучше, чем другие: можно было лишь говорить, что они больше или меньше, чем другие. Можно утверждать, что уровни значимости подменились уровнями величин. Мы перестали признавать сферы, которые выше, значимее и реальнее, чем сфера обыденного (например, созерцательный рай), мы стали признавать только сферы, которые больше обыденного в размерах (например, астрономические расстояния). И вместо более низких, менее значимых и менее реальных сфер, чем сфера обыденного (подчеловеческие, плотские, материалистические сферы), мы стали видеть только сферы, которые меньше, чем обыденное, в размерах (например, субатомная сфера). «Лучше» и «хуже» превратились в «больше» и «меньше», а затем оказались и вовсе отброшены.
Но что еще можно было бы ожидать от животного, отрекшегося от ока разума и ока созерцания? Единственное оставшееся око было плотским и физическим, и по мере того, как оно оглядывалось по сторонам, единственное, что ему удавалось обнаружить, были различия в размерах. Когда закрылись очи рассудка и созерцания, око плоти уставилось немигающим взглядом на материальный мир, начав свою ритмичную литанию утверждений: 1, 2, 3, 4, 5…
Итак, если бы сциентизм был всего лишь неубедителен, то все мы могли бы поддаться искушению перестать обращать на него внимание. Но он не просто «всего лишь неубедителен» – и не просто всего лишь безумен в своем количественном сумасшествии. Сциентизм, как мировоззрение, формально противоречит самому себе.
Данный вопрос можно рассмотреть с множества сторон. Вероятно, мы могли бы сперва отметить следующее: сциентизм считает, что созерцательное знание Абсолюта невозможно. Единственное знание, которое допустимо, это знание плоти, которое, по всеобщему признанию, есть относительное знание. Итак, если бы позитивист просто утверждал: «Мы ограничим себя изучением сферы относительного знания», – то все это было бы совершенно приемлемо. Но он идет дальше и утверждает: «Достоверно только лишь относительное знание». И это само по себе
