Очерки турецкой мифологии: По материалам волшебной сказки - [8]

Кроме этого, в одной из сказок девушка-героиня видит, что покровительствующий ей «отец-дервиш» сидит на кладбище за одним из могильных камней и пожирает печень покойников («Ситти Нусрет»). Заметим, что подобное поведение более характерно для гуля — мифологического персонажа, заимствованного из арабской демонологии домусульманского времени. В арабской мусульманской мифологии гули — это джинны женского пола, которые, изменив свой внешний вид, заманивают путников, убивают их и поедают[27].

Согласно народным поверьям турок, гули — это особый вид арабских джиннов женского пола, которые обитают на кладбище и в пустынной местности, питаются мертвечиной, они называются гуль-ябани («гуль из пустыни»)[28]. Другим тюркским народам также известен этот мифологический персонаж, имеющий в разных тюркских языках фонетические модификации в названиях, куда обязательно входят два понятия: гуль (араб. — «чудовище») и ябан (перс. — «пустыня»).

Таджики считают, что гуль-ябани — это антропоморфное существо, которое обитает в горных лесах. Оно отличается огромным ростом и неприятным запахом, покрыто черной шерстью, имеет вывернутые ступни или когти на руках и ногах, являясь людям, разговаривает человеческим языком[29]. По некоторым персидским поверьям, гули — это сверхъестественные существа, которые не отличаются от дэвов, по другим — они представляют собой особый вид духов. Гули обитают в пустынях и недоступных горных ущельях, куда заманивают путников и поедают их. Они также пожирают мертвые тела на кладбищах и ведут себя как оборотни[30]. Гуль — персонаж арабского фольклора, злой дух-людоед[31].

Приведенные описания данного мифологического персонажа свидетельствуют о его очевидной близости в фольклоре тюркских и иранских народов к другому мифологическому персонажу — дэву, но святой «отец-дервиш» не может вести себя как гуль или дэв, даже если он делает это намеренно, чтобы испытать терпение героини. В этой же сказке дервиш подвергает героиню еще более жестокому испытанию: в течение нескольких лет он похищает ночью ее рождающихся детей, мажет ее губы кровью, чтобы все думали, что она поедает своих детей. Героиня сказки знает, что с ней проделывает дервиш, но молчит, идя на всякие унижения, терпит гнев мужа и его матери. В финале сказки все разъясняется, дервиш возвращает героине ее детей невредимыми, похвалив за терпение и покорность. Хотя сказка завершается, как обычно, благополучным концом, остается впечатление, что дервиш испытывал свою приемную дочь уж слишком жестоко для святого отца («Ситти Нусрет»).

В другой сказке дервиш, явившийся девушке-героине во сне, дает ей такой совет, с которого начинаются все ее злоключения («Мехмед-лежебока»).

Таким образом, ряд характеристик дервиша сближает его то с арапом, то с дэвом, то даже с гулем, хотя последний ни в женском, ни в мужском облике в исследуемых турецких сказках не встречается.

Нечеткость в разграничении функций указанных персонажей проявляется и в том, что на призыв «из глубины души и сердца: „Ох-ох!“» в одной из сказок явился дервиш, а не арап, хотя, как было показано выше, «Ох» — это имя арапа, т. е. имя дьявола («Мехмед-разбойник»). И наоборот, демонический, отрицательный персонаж арап может заимствовать положительные функции святого дервиша. Так, в одной сказке яблоко для зачатия ребенка дает арап, т. е. джинн, а не святой отец («Ослиная голова»), в другой — арап, а не дервиш является падишаху во сне и говорит, что у него наконец-то родится дочь («Беспутная дочь падишаха»).

Смешение святых и демонических сил в указанных персонажах особенно отчетливо видно на примерах двух похожих сюжетов сказок «Попугай» и «Батюшка-дэв». Все то, что в сказке «Попугай» совершает для дочери падишаха «старик-дервиш», помогая ей добиться счастья, в сказке «Батюшка-дэв» выполняет дэв.

Следовательно, дервиш, дэв и арап могут дублировать роли друг друга, что доказывает отсутствие твердого разграничения функций и понимания сущности данных мифологических существ людьми середины XX столетия, когда были записаны эти сказки.

Глава III Сохранение и утрата универсальных мифологем в турецкой волшебной сказке

Анализируемые турецкие волшебные сказки интересны и в плане рассмотрения вопроса о сохранении в текстах середины XX в. универсальных мифологем, возникших еще в архаических мифологиях. К ним относятся мифологема связи дракона (змея) с водной стихией, источником вод, реализуемая во многих мифологиях мира в фольклорном мотиве освобождения вод от дракона, мифологемы героя-змееборца и «дракон у дерева», а также ряд мифологем, связанных с главной (волшебной) птицей.

1. ДРАКОН, ЗМЕЙ (ЗМЕЯ)

Как известно, традиционный мотив освобождения источника вод от дракона (змея) содержит рассказ о том, как герой в своих странствиях попадает в некую местность, где жители мучаются из-за отсутствия воды. Герой узнает, что в этом повинен дракон (или змей), которому нужно отдать на съедение девушку, чтобы получить воду. Герой убивает дракона, спасает от смерти девушку и освобождает источник воды от дракона. Этот мотив с небольшими вариациями повторяется в сказках многих народов. Поскольку нас интересует тюркоязычный ареал, а конкретно — ареал огузских народов, обратимся к туркменской волшебной сказке, сохранившей традиционный набор смысловых элементов этого мотива. Юноша — герой сказки попадает в один город и на вопрос, почему его жители одеты во все черное, получает ответ: «Видишь ли, братец, через наш город протекала река, а теперь в ее русле поселился дракон (туркм.