Очерки турецкой мифологии: По материалам волшебной сказки - [24]
Вместе с тем мотив оброненного героем сказки зернышка граната можно трактовать и как отголосок суфийских представлений о том, что барака (духовная сила) святого может передаваться через гранат, сконцентрировавшись в одном-единственном зернышке, которое нельзя упустить. Поэтому гранат нужно обязательно съесть целиком[77].
Идея плодородия и плодовитости в турецких сказках связана и с образом гороха. Так, в одной из сказок «бездетная старуха» опрометчиво пожелала, чтобы перебираемый ею горох, находившийся в решете, весь превратился в ее детей. Все горошины превратились в детей и подняли страшный крик, требуя еды («Парень-горошина»).
Связь гороха с плодородием зафиксирована также в русской фольклорной традиции[78]. Горох, точнее гороховый стебель, уподобляется фаллосу, «покушать горошку» означает «забеременеть»[79]. Существует сказочный мотив чудесного зачатия от съеденной горошины[80].
В указанной выше турецкой сказке «Гранатовое зернышко» («Нар-Танеси») все злоключения героини начались после того, как ее повели в степь собирать цветы. Увлеченная видом множества цветов, героиня принялась их рвать и не заметила, что осталась в пустынном месте в полном одиночестве. Сопровождавшая ее старуха, выполняя поручение злой мачехи, тихонько скрылась, оставив девушку одну, чтобы ее «съели волки и хищные птицы».
Собирание цветов оказалось делом опасным не только для героини турецкой волшебной сказки, но и для дочери Зевса и Деметры — Персефоны. Согласно греческому мифу, Персефона собирала на лужайке цветы: розы, фиалки, гиацинты, ирисы и нарциссы. Именно в это время из трещины в земле появился повелитель царства мертвых Аид, похитил Персефону и умчал ее на золотой колеснице в подземный мир[81].
В турецких волшебных сказках также используются образы розы, фиалки, гиацинта и, кроме того, тюльпана. При этом цветочные образы выполняют разные функции в сюжетах сказок. Так, фиалка упоминается при сравнении нежности кожи рук (тем самым намекается на исключительность всего облика) героини. Ее мать во время прогулки по саду восклицает: «Дочка моя, чью руку даже лепесток фиалки поранит, не ходи по саду, потемнеешь…» Эти слова услышал проезжавший мимо сада падишах и захотел познакомиться с обладательницей таких нежных рук поближе, что явилось завязкой сюжета («Дочка моя, чью руку даже лепесток фиалки поранит…»).
Образы тюльпана и гиацинта используются в ритмизованной присказке, являющейся, видимо, клише. Так, в сказке видинских турок героиня отправляется в долгий путь разыскивать своего суженого: «Шла она, шла, мало ли шла, много ли шла, как говорится: „Тюльпаны, гиацинты обрывая, / Куря табак и кофе попивая, / Свой долгий путь слезами поливая…“» («Дочь падишаха и Билеиз»), что не в полной мере соответствовало тем лишениям и трудностям, которые, согласно сюжету, должна была претерпеть героиня. В турецкой сказке из собрания Боратава долгий путь, проделанный героями, описывается очень похоже, хотя эта сказка не является вариантом предыдущего текста: «После того как юноша и девушка проехали, наслаждаясь тюльпанами и гиацинтами, попивая кофе и покуривая табак, довольно большое расстояние, им попался мост через речку» («Отец шести дочерей»). В обоих случаях упоминание цветов не связано с общим содержанием сюжетов и не является конкретизирующей детализацией пути героев.
Более существенную смысловую нагрузку несет образ розы в разнообразных семантических вариациях, куда входят: «семь ветвей розы» — ими нужно стегать девушку до тех пор, пока она не попросит пощады («Самая-Прекрасная-в-Мире»); «куст розы» — в него превращается девушка, преследуемая дэвами («Дочь падишаха и Билеиз»); цветущие розы в качестве украшения моста — по нему героиня должна прийти к своему жениху («Илик-Султан»); сетование героини: «…из-за тебя увяло мое тело, которое раньше цвело, как роза»; благопожелание отца своему новорожденному ребенку: «…да будет он осыпан розами» («Шахзаде Хюсню-Юсуф»).
В одной из сказок упоминаются розовые лепестки в довольно неожиданном аспекте. Герой сказки спрашивает у своей матери, как ему определить, является ли появившийся у них гость действительно юношей или это переодевшаяся в мужское платье девушка. Мать отвечает, что есть способ это узнать — нужно под простыню гостя насыпать розовых лепестков: «…Девушки очень горячие. Если это девушка, то к утру лепестки высохнут» («Отец шести дочерей»).
Упоминается также розовая вода: «И вот уже празднуют свадьбу, заключают брак, разбрызгивают розовую воду, воскуряют благовония» («Аху-Мелек»).
Таким образом, роза в сказках упоминается чаще других цветов, ее образы используются более многопланово, они связаны с определенными мотивами и обычно характеризуют важные сюжетные ситуации в структуре сказок.
Обращает на себя внимание то, что в сказках не встречаются описания внешности красавиц-героинь путем сравнений с розой и тюльпаном, что так распространено в классических литературах Ближнего и Среднего Востока, где эпитеты «розоликая» и «тюльпаноликая», а также другие художественные средства, использующие образы розы и тюльпана, являются общим местом. Справедливости ради следует заметить, что в сказках вообще не слишком много уделяется внимания внешности героинь, но в тех случаях, когда описание все же имеется, мы обнаруживаем другой набор сравнений, в которых используются растительные образы: «…стан словно чинара, косы вьются как змеи, брови полумесяцем, глаза будто у газели, губы — вишня, нос — лесной орешек, зубы как жемчужинки, а шея словно хрусталь» («Аху-Мелек»).
