Очерки по социологии культуры - [277]

Характерна в данном плане судьба журналов как средства (и типа) коммуникации: старые «толстые» журналы, созданные еще в советское время, редуцировались по тиражам и функциям до «малых литературных обозрений», причем новые журналы этого последнего типа, десятками возникавшие на заре перестройки и гласности, за 1990-е гг. в абсолютном большинстве исчезли; вместе с тем за 1990–2000-е гг. стали доступны — прежде всего через Интернет — несколько старых и новых литературных журналов российской эмиграции.

То же в большинстве случаев произошло с новыми магазинами «интеллектуальной книги», которые начали возникать в крупных городах примерно с 1992–1993 гг. и число которых упало с тех пор как минимум вдвое, да и частота посещений их стала иной. Если говорить о распространении изданных книг через книготорговую сеть в целом, то укажем только, что, по сравнению с советскими годами, в России произошло как минимум двух-трехкратное снижение числа книготорговых точек (в Москве — втрое). При постоянно росшем в последние 10–15 лет количестве названий издаваемых книг (и даже при сильном сокращении их тиражей, развивавшемся параллельно) розничная книготорговая сеть не в силах реализовать сейчас и половины книжной продукции, выпускаемой издательствами. Так или иначе, итог перечисленных сдвигов таков: чтение в России сегодня (по крайней мере если говорить о художественной литературе) — это чтение книг, а книги эти в абсолютном большинстве случаев — жанрового типа и массового назначения. В принципе для такого рода изданий семейное собирание, хранение и межпоколенческая передача в форме домашней библиотеки вообще не предусматриваются.

2. Если брать собственно «лидерскую» среду создателей культурных значений и образцов, то можно сказать, что рождение группового уровня литературных коммуникаций и независимого от власти общества в целом в России не состоялось. Умножающиеся литературные и культурные образцы носят сегодня демонстративно разграничительный и различительный характер: они сплачивают и структурируют «ближних», «своих», отделяя их от «чужих», но почти не обращаясь к «дальним» и разным.

3. Понятно, что перечисленные перемены повлекли за собой кризис авторитетов — слабость или отсутствие публичных культурных лидеров, элитных групп, а собственно в чтении привели к сокращению значимости фигур лидера чтения, библиотекаря, учителя литературы, литературного критика. Фактически речь идет о радикальном ослаблении или даже уходе с социальной сцены прежней «интеллигенции» — работников сферы хранения и воспроизводства определенного уровня культуры (школы, издательства, библиотеки, музея и проч.). Именно этим объясняется спад тиражей журналов и книг, исчезновение общедоступной библиотеки как института, нарастающая неопределенность в отношении общих ценностей, ориентиров, образцов, характерная для нынешнего российского социума.

4. С этими же процессами в определенной мере связан серьезный разрыв между «центром» и «периферией» в доступе к образцам культуры в их наличном разнообразии и динамике. Этими же процессами определяется характерное для большинства социальных групп и слоев российского населения сокращение временных размерностей действия — отсутствие сколько-нибудь структурированных представлений о будущем, расчет на самые короткие временные дистанции, ностальгия по утраченному прошлому и фантомное значение этой общей потери. В покупке и чтении книг это выразилось в сокращении срока значимости новых литературных образцов до сезона, как в моде, и сокращение физической жизни книг до так называемых шортселлеров и шортридеров: по данным наших последних опросов, 35 % покупающих сегодня книги россиян не собираются хранить купленное. Соответственно, разительно уменьшилось количество значительных по объему домашних библиотек (свыше 500, а особенно — свыше 1000 книг).

5. Более того, можно говорить о принципиальном сокращении области общего в социуме — общих по охвату и универсальных по смыслу интересов, идей, символов, кроме регулярно представляемых общедоступным телевидением первых лиц власти, ностальгических образов державы, жестко иерархических институтов церкви и армии, которые выступают для большинства россиян своего рода моделями «правильного» и вместе с тем, что чрезвычайно важно, «особого, нашего» социального устройства.

6. Другой важный аспект изменений в коммуникативном обиходе россиян за 1990–2000-е гг. — это перенос символической значимости с одних смысловых зон жизненного мира (предпочитаемых благ и занятий, каналов коммуникации, ценностных ориентиров) на другие. При этом для большинства российского населения, включая в немалой степени и образованную столичную молодежь, книги ушли из областей высокой семантической нагруженности, пережили своего рода ценностную инфляцию. На их место приходят другие типы печати (скажем, «глянцевые» журналы, которые, строго говоря, не читают, а просматривают и, как правило, не хранят, либо дайджесты, являющиеся изданиями опять-таки не столько для чтения, сколько для просматривания и справки). Конечно же, одной из наиболее значимых, а не просто посещаемых смысловых зон повседневного существования для все большей доли наших сограждан, в особенности молодых, становится