Очерки по истории русской агиографии XIV–XVI вв. - [116]

Сказание	Летописная повесть
и ста в церкви Святыа Богородица пред образом Господним, пригнув руце к персем своим, источник слез проливающи, моляся, и рече: Господи Боже наш, Владыко страшный и крепкый, въистинну Ты еси царь славы .., Твоею бо рукою създани есмы (О(31–32))	иде к соборной церкви Матери Божии Богородици и пролья слезы и рече: Господи, Ты всемогий, всесилный и крепкий в бранех, въистину еси царь славы, сътворивый небо и землю (РНБ, F.IV.603, л. 362 об.).

Слова о «пролитии слез» переработаны, как мы убедились выше, на основании «Слова о житии великого князя Дмитрия Ивановича», а вот введение в повествование иконы Нерукотворного образа Спаса следует отнести к творчеству самого автора «Сказания о Мамаевом побоище». Еще ранее он описал сцену моления великого князя в «ложнице своей» перед «иконою Господня образа, еже в возъглавии его стояше» (У (л. 339), О(28)). Другую молитву произносит князь на коленях перед изображением Нерукотворного Спаса на главном боевом знамени (О(39))[583]. Таким образом, Нерукотворный образ Спаса — отнюдь не случайный элемент повествования, а объект особого почитания для автора «Сказания».

Сравним теперь последовательность молений великого князя в «Сказании» и Летописной повести 1471 г.:

Сказание	Московский свод 1479 г.
и ста в церкви Святыа Богородица … и пакы приступи к чюдотворному образу Госпожы Царици, юже Лука евангелист, жыв сый, написа, и рече (О(32));	В соборную же церковь Пресвятыа Владычица нашеа Богородица приснодевы Мариа князь велики вшед к чюдотворной иконе Пречистыа Богородица Владимерьскиа и многа молениа съвръши и слезы доволно излиа (287);
И пакы прииде к гробу блаженнаго чюдотворца Петра митрополита, любезно к нему припадаа, и рече (О(32));	Посем же приходит ко гробу иже въ святых отца нашего Петра митрополита чюдотворца, молебнаа съвръшаа и слезы изливаа, прося помощи и заступленья (287);
Князь же великий поиде в церковь небеснаго въеводы архистратига Михаила и бьеть челом святому образу его. И потом приступи к гробом православных князей прародителей своих и тако слезно рекуще: Истиннии хранители, русскыа князи, православныа веры христианскыа поборьници, родителие наши . . , ныне помолитеся о нашем унынии … и ныне подвизайтеся с нами (О(32));	И потом паки приходит в церковь архистратига Михаила, честнаго събора его и прочих бесплотных, и тако же моленье совръшает, прося помощи и заступлениа от них. Приходит же паки в той же церкви к гробом прародитель своих . . , моля их и глаголя: Аще духом далече есте отсюду, но молитвою помозите ми на отступающих православьа дръжавы вашеа (287);
И скончав молитву, поклонися преосвященному митрополиту Киприану. Архиепископ же благослови его и отпусти поити противу поганых татар и дасть ему Христово знамение, крест на челе, и посла богосвященный събор свой с кресты и съ святыми иконами и съ священною водою . . , да всяк въин благословен изыдеть и священною водою кроплен (О(32)).	По сем же паки приходить и к отцю своему Филиппу митрополиту всеа Руси, прося благословениа и прощениа. Святитель же огражает его крестом и молитвою въоружает его и благословяет его на противныа и вся воа его. Князь же велики Иван Васильевичь, прием благословение от отца своего Филиппа митрополита .., исходить с Москвы .., въоружився на противныа, яко же [преже] и прадед его благоверный велики князь Дмитрей Ивановичь на безбожнаго Мамая и на богомерзкое того воиньство татарьское (287).

Совпадения текста «Сказания» с летописями различного происхождения могут быть удовлетворительно объяснены только влиянием этих летописей на «Сказание», конечно, при условии, что все рассмотренные летописные источники были доступны автору «Сказания». Оказывается, такой летописный свод, включавший в качестве составляющих Софийскую I летопись старшего извода, тексты свода 1477 г. и свода 1479 г., существовал: именно на этих компонентах построена общерусская основа Вологодско–Пермской летописи[584]. Самое удивительное состоит в том, что бытовали выборки из указанной общерусской основы Вологодско–Пермской летописи в виде, как раз подходящем для использования в «Сказании». Например, рукопись РГБ, ф. 178, № 3271 (кон. XV — нач. XVI в.) содержит отдельные большие повести (извлеченные из Софийской I летописи и Московского свода 1479 г.) и связное летописное изложение, доходящее лишь до 1452 г., затем статью о Новгородском походе Ивана III в 1471 г.(!) и, наконец, статью о «Стоянии на Угре» в 1480 г. О параллелях в тексте «Сказания» и Повестях о Куликовской битве и Новгородском походе 1471 г. я уже упомянул, но в «Сказании» имеется также след знакомства его автора со статьей о «Стоянии на Угре» как раз в варианте Вологодско–Пермской летописи. Имею в виду рассказ об обычае посылать Ордынскому хану в качестве подарка «тешь»: в отмеченном Музейном летописце и Вологодско–Пермской летописи говорится, что Иван III послал «царю тешь велику» (Муз., № 3271, л. 255 об.), в «Сказании» Ольгерд посылает Мамаю «с великыми дары и с многою тешью царьскою» (О(27)).

Общерусская основа Вологодско–Пермской летописи сложилась в конце XV в. при дворе Сарского епископа, поскольку имя епископа Прохора упоминается здесь наиболее часто. Можно предполагать, что автору «Сказания» общерусская компиляция была доступна в виде извлеченных из летописи больших повестей, среди которых находились Повесть о Куликовской битве, Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича, Повесть о Новгородском походе 1471 г. и Повесть о стоянии на Угре в 1480 г. В любом случае летописная компиляция, послужившая источником для «Сказания», сформировалась только в конце XV в., следовательно, ранее этого времени само «Сказание» создано быть не могло.