Очерки по истории церкви - [80]
Префект Перенний, первый человек в империи и выдающийся государственный деятель, после тщетных попыток переубедить Аполлония сказал: «Я очень хотел бы тебя простить, но это невозможно, ибо есть этот декрет сената (вероятно, какое-либо позднейшее подтверждение рескрипта Траяна. — С. М.), но этот приговор я выношу без ненависти».
Характерно, что саму защитительную речь Аполлония он прерывал двусмысленными замечаниями, вроде: «довольно философствовать, мы полны восхищения, — теперь, Аполлоний, вспомни декрет сената, который не терпит нигде христиан».
После этого он, видимо, с интересом, выслушивает пространную речь, целую апологию Аполлония и даже спрашивает объяснений. Это характерно, как знамение времени — непроницаемые римляне, префект, сенат, первые люди империи стали прислушиваться к христианам, и христианство уже не вызывает в них обычной скуки и презрения. Впрочем, уважение к закону побороло в сенате и в префекте всякие другие чувства: Аполлоний был казнен.
Скоро, лет через десять после смерти Аполлония, около 195 г., латинское христианство приобрело нового красноречивого защитника, видного юриста, Тертуллиана. Его язык, гибкий, язвительный, тонкий ум, его писательский гений не имели на Западе в III в. соперников[217].
Старое латинское общество в своем пестром многообразии постепенно принимало христианство. По творениям Тертуллиана предчувствуется уже победа. Но это создавало и своеобразные трудности, мало известные предшествующим поколениям. Государство продолжало оставаться языческим, весь строй жизни общества по-прежнему был проникнут идолопоклонством и языческими традициями.
И если государство и общество снисходительнее терпело в своей среде христиан, то это было для них не только облегчением, но и великим новым соблазном и трудностью. Каково было христианину оставаться сенатором, военным, учителем, торговцем или даже ремесленником, когда каждое учреждение заполнялось идолами, почти каждый государственный акт или даже торговая сделка освящались языческим обрядом, все ремесла или занятия так или иначе соприкасались с языческими культами, не говоря уже о том, что каждому римлянину, не покидавшему общественной жизни, приходилось ежедневно и ежечасно соприкасаться с языческими нравами и соблазнами языческой жизни. Во всех отношениях прав был Аполлоний, когда говорил сенату, что истинному ученику Христову нетрудно умереть за веру, ибо он ежедневно за нее умирает во всей своей жизни. В отношении внутренней борьбы с соблазнами зла, которую Аполлоний имел прежде всего в виду, — это истина вне времени. В эту эпоху ежедневное христианское мученичество имело свое особое значение. Жизнь принуждала на ежедневное будничное исповедничество. Сочинения христианских писателей конца II и начала III в. (особенно Тертуллиана и отчасти Климента Александрийского) довольно ясно обрисовывают трудность положения.
Познакомимся же с этими трудностями и соблазнами на грани III в., ибо через них просвечивает вся христианская жизнь этого времени.
Начнем с трудностей «семейных», посмотрим, как возникала и протекала христианская жизнь в семье, где глава оставался язычником. Ибо часто случалось, что жена или дочь обращались раньше мужа или отца. Эту особую отзывчивость к христианству женщин и детей заметил еще язычник Цельс. Он со злостью высмеивает это обращение женщин и детей, стараясь унизить христианство и выставить его в смешном виде. Но и в этом искаженном образе проникновения христианства в языческие семьи есть несомненно подлинные куски исторической жизни, поэтому к нему стоит обратиться.
Например, в какую-нибудь семью позван ремесленник. И вот «…мы видим, — рассказывает Цельс, — что и в частных домах шерстоделы, портные, ткачи — все эти необразованные и грубые люди… стоит им только остаться в обществе одних только детей и каких-нибудь женщин, одинакового с ними уровня умственного развития, так и начнут тогда разглагольствовать о разных удивительных вещах и доказывать, что не следует слушаться отца (язычника, конечно. — С. М.) и своих учителей, а верить им только одним… что они одни только знают, как нужно жить, и что дети, если последуют за ними, то и сами будут благоденствовать и весь дом окажется счастливым. И если во время этого разглагольствования они заметят, что подходит к ним кто-нибудь из руководителей воспитания и вообще кто-нибудь из ученых людей, или даже сам отец, то более трусливые из них начинают уже робеть, а более дерзкие при этом не упускают случая внушить детям — сбросить с себя ярмо и выйти из повиновения. При этом шепчут им в уши, что в присутствии их отца или их учителей они даже не хотят и не могут научить детей (и женщин) ничему хорошему, так как им вовсе не хочется, ввиду глупости и жестокости этих совершенно испорченных, глубоко погрязших и опустившихся в тину грехов людей, испытывать на себе их преследования и ярость, но что если они желают научиться от них чему-нибудь хорошему, то должны оставить и отца и учителей и в сопровождении женщин и своих сотоварищей отправляться на женскую половину дома, или в портняжную мастерскую, или в шерстобойню и здесь получить совершенное знание»
Монография посвящена истории высших учебных заведений Русской Православной Церкви – Санкт-Петербургской, Московской, Киевской и Казанской духовных академий – в один из важных и сложных периодов их развития, во второй половине XIX в. В работе исследованы организационное устройство духовных академий, их отношения с высшей и епархиальной церковной властью; состав, положение и деятельность профессорско-преподавательских и студенческих корпораций; основные направления деятельности духовных академий. Особое внимание уделено анализу учебной и научной деятельности академий, проблем, возникающих в этой деятельности, и попыток их решения.
Предлагаемое издание посвящено богатой и драматичной истории Православных Церквей Юго-Востока Европы в годы Второй мировой войны. Этот период стал не только очень важным, но и наименее исследованным в истории, когда с одной стороны возникали новые неканоничные Православные Церкви (Хорватская, Венгерская), а с другой – некоторые традиционные (Сербская, Элладская) подвергались жестоким преследованиям. При этом ряд Поместных Церквей оказывали не только духовное, но и политическое влияние, существенным образом воздействуя на ситуацию в своих странах (Болгария, Греция и др.)
Книга известного церковного историка Михаила Витальевича Шкаровского посвящена истории Константино польской Православной Церкви в XX веке, главным образом в 1910-е — 1950-е гг. Эти годы стали не только очень важным, но и наименее исследованным периодом в истории Вселенского Патриархата, когда, с одной стороны, само его существование оказалось под угрозой, а с другой — он начал распространять свою юрисдикцию на разные страны, где проживала православная диаспора, порой вступая в острые конфликты с другими Поместными Православными Церквами.
В монографии кандидата богословия священника Владислава Сергеевича Малышева рассматривается церковно-общественная публицистика, касающаяся состояния духовного сословия в период «Великих реформ». В монографии представлены высказывавшиеся в то время различные мнения по ряду важных для духовенства вопросов: быт и нравственность приходского духовенства, состояние монастырей и монашества, начальное и среднее духовное образование, а также проведен анализ церковно-публицистической полемики как исторического источника.
Если вы налаживаете деловые и культурные связи со странами Востока, вам не обойтись без знания истоков культуры мусульман, их ценностных ориентиров, менталитета и правил поведения в самых разных ситуациях. Об этом и многом другом, основываясь на многолетнем дипломатическом опыте, в своей книге вам расскажет Чрезвычайный и Полномочный Посланник, почетный работник Министерства иностранных дел РФ, кандидат исторических наук, доцент кафедры дипломатии МГИМО МИД России Евгений Максимович Богучарский.
Постсекулярность — это не только новая социальная реальность, характеризующаяся возвращением религии в самых причудливых и порой невероятных формах, это еще и кризис общепринятых моделей репрезентации религиозных / секулярных явлений. Постсекулярный поворот — это поворот к осмыслению этих новых форм, это движение в сторону нового языка, новой оптики, способной ухватить возникающую на наших глазах картину, являющуюся как постсекулярной, так и пострелигиозной, если смотреть на нее с точки зрения привычных представлений о религии и секулярном.