Очерки по истории церкви - [51]

Попутно святой Игнатий высказывает и другие чрезвычайно существенные мысли, указывает, что вне церковного единства нет хлеба Божия, т. е. Евхаристии, «этого врачевства бессмертия», «дарующего вечную жизнь». Он говорит: «Кто не внутри жертвенника (по связи речи — вне единения с епископом и Церковью — С. М.), тот лишает себя хлеба Божия» (Ефес. 5). Намечает он, каковы плоды отпадения от единства церковного: вместо кротости — гнев, вместо смренномудрия — велеречие, вместо молитвы — злословие, вместо твердости веры — заблуждение, вместо тихости — грубость. Эта характеристика находит себе жизненное подтверждение в истории, особенно при начале всякого отпадения от Православия. Святой Игнатий призывает православных ефесян отвечать отпадшим не этими, а противоположными свойствами: «пусть кто-нибудь (с православной стороны) более потерпит неправду, понесет убыток, подвергнется уничижению» — «постараемся быть подражателями Господа» (Ефес. 10). Он зовет непрестанно молиться об отпавших, ибо, хотя для них недействительны церковные средства спасения, — и для них есть Один Врач: «телесный и духовный, рожденный и нерожденный, Бог во плоти, в смерти истинная жизнь, от Марии и от Бога, сперва подверженный, а потом не подверженный страданию, Господь наш Иисус Христос» (Ефес. 7).

Во второй части Послания, которую можно назвать частью умозрительной, святой Игнатий подходит к плодам веры и любви, «которые суть начало и конец жизни». Он касается вершин христианского совершенства, которое явлено было Ефесу в лице Апостола любви и созерцания. Святой Игнатий как бы объясняет ефесянам всю высоту безмолвия и созерцания во Христе. Он касается тайн Божиих, которые совершались и открываются в безмолвии, которые истинно может слышать тот, кто приобрел «слово Иисусово». Святой Игнатий начинает раскрывать совершившееся «домострое ительство нового человека», «через страдание и Воскресение Иисуса Христа, по вере в Него и по любви к Нему» усвояемое. Но мысль его и созерцание как-то дважды и неожиданно прерываются. Они отвлечены первый раз (гл. 16–18) теми, кто вместо «ведения Божия», которое есть Иисус Христос, не признают тот Дар, который истинно Господь послал, «намащаются зловонным учением князя века сего», которые не понимают и не принимают силу Креста Господня, отвергают эту основу нашего спасения и вечной жизни.

Вторично начав раскрывать тайны христианского спасения, он вновь обрывает ход своих мыслей, обещая в другом Послании продолжить их, «если Иисус Христос по вашей молитве удостоит меня и будет воля Его», — пишет он, — «если Господь мне откроет, что вы вес до единого, без исключения, по благодати Божией соединены в одной вере и в Иисусе Христе, происшедшем по плоти от рода Давидова, Сыне Человеческом и Сыне Божием, так что повинуетесь епископу и пресвитерству в совершенном единомыслии, преломляя один хлеб, это врачевство бессмертия» [гл. 20].

В этом же Послании он успевает только наметить первые основания домостроительства в деле нашего спасения: «Девство Марии, Ее деторождение… и смерть Господа — три достославные тайны, совершившиеся в безмолвии Божием» (гл. 19). Так «получило начало то, что было приготовлено у Бога», «Бог явился по-человечески для обновления вечной жизни», и древнее царство стало распадаться — «расти же Божье Царство».

Это, сперва намеченное, потом как-то неожиданно прерванное устремление в глубину христианской жизни и мысли многое объясняет в древнехристианской мысли. В Посланиях святого Игнатия, как и в Послании его ученика и друга святого Поликарпа и в творениях всех тех, кто во II в. шли по пути подлинных учеников апостольских, заметно сознательное уклонение от раскрытия глубин христианства, когда были в опасности и колебались самые его основания. «Многое разумею о Боге, но смиряю себя, чтобы не погибнуть от тщеславия», — пишет святой Игнатий [Трал. 4]. «Ужели я не могу вам написать о небесном?» Но он не делает этого, ибо прежде нужно было утвердить единство веры и жизни во Христе Иисусе, «происшедшем по плоти от рода Давидова, Сыне Человеческом и Сыне Божием» [Ефес. 20], укрепить совершенное единомыслие и взаимное повиновение епископа, пресвитеров и всех членов Церкви, — что всё было в великой опасности в начале II в. от надвигаввюйся тучи «мудрецов», совопросников, приспосабливающих христианство к мудрости мира и века сего, «бешеных псов, исподтишка кусающих», которые «коварно имеют обычай носить имя Христово, а между тем делают дела, недостойные Бога» [Ефес. 7].

Видя своим пророческим взором приближение этой роковой для многих христиан опасности, святой Игнатий всей силой своего вдохновенного слова и любви охраняет и предостерегает дорогих ему малоазийских собратьев. Вот главное, что проступает в большинстве его Посланий. Эта мысль, эта забота особенно ярко проступает там, где святой Игнатий видит эту опасность ближе. Этого сравнительно спокойно он касается в Послании к Ефесянам, ибо здесь крепкая связь всех частей церковного тела требовала только охранения и поощрения. Здесь можно было даже восходить к высшему — недаром Ефес был избран местом жизни и проповеди апостола Иоанна. Но в Послании к Магнезийцам, особенно к Траллийцам и Филадельфийцам и отчасти к Смирнянам святой Игнатий бьет тревогу. Здесь он убеждает, просит, молит — и всё об одном: храните единство во Христе повиновением епископу и пресвитерам, без которых нет Церкви.