Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах - [70]
Гиляки
Сжималось как-то неприятно сердце при виде отвесных стен песчаника и базальта; горе мореплавателю, разбившемуся у этих берегов. Местами, бухты углублялись вдаль, на втором плане, тянувшиеся цепи гор были покрыты редким лесом, лист которого уже опал, и стволы дерев чернелись на белых снеговых глыбах, разбросанных по расселинам и вершинам; местами зеленел ельник, кедровник, но эта зелень более мертвила, нежели оживляла суровую природу. Зато разнообразны были каменные уступы; то смотрели они исполинскими стенами, как будто сложенные из набросанных гигантами обломков и кусков, то иглились остроконечными вершинами, то рассыпались отдельными блоками, из которых иные показывали из воды свою сероватую, резкую фигуру. Черневшийся, как буквы китайской азбуки, в капризных извилинах трещины, свинцовый цвет отдаления с ярко-блистающим снегом, резко отделявшимся своею белизною от мрачного тумана, нависшего на отдаленных вершинах, представлял картину мрачную, строгую; ни одной линии, приятно ласкающей взгляд, ни одного тона нежного и легкого. В этой стране надо жить гигантам, с закаленною природою и с железною волею. Но не только гиганты, даже местные уй-пи-да-цзы (жители серных стран, одевающиеся в рыбьи шкуры) удалились внутрь страны, далеко перешагнув за отроги Сихете-Алине, как называется крайний хребет нагорной восточной Азии, суровые скалы которого рассматривали мы, отыскивая Владимирскую бухту… Эти берега со стороны моря смотрят какою-то преградой, как будто стерегут лежащую за ними страну, до сих пор не допуская к ней европейца. Из прежних путешественников, не оставивших в покое ни одного клочка земли, только двое видели этот берег — Лаперуз в 1787 и Браутон в 1797 г. Оба они согласно говорят о мрачном впечатлении, произведенном на них этою страною. Сколько позволяли судить туманы, они видели скалы, несколько бухт, но ни одной речной долины, ведущей из внутренности страны к берегу, от которого живущие туземцы отделены были скалистыми горами и густыми лесами. Обнаженные горы казались им с моря неприступными а совершенно необитаемыми. Эти горы тянутся от 42° северной широты в горизонтально наслоенных мощных пластах, возвышаясь от 3,600 до 4,200 футов над поверхностью моря.
Но, кажется, приходит то время, когда и в этих расселинах начнут виться гнезда; со временем, может быть, вырастут города, и порт, более гостеприимный, чем Владимирская бухта, встретит пришедшее с моря судно.
Внимательно всматриваясь в очертания берега, мы увидели белый вельбот, показавшийся вдруг из-за одного выступившего к морю утеса. Стало быть, бухта здесь. Ho по очертаниям не видно берега, углубления обманчивы, и мысы, раздельные на самом деле, кажутся слившимися вместе. Однако, вельбот говорил о присутствии живых существ и даже больше, — вероятно и о присутствии клипера Стрелок, который мы должны были встретить в бухте. Вход сторожили две отвесные скалы: левая — точно готическое здание с маленькими башнями; правая выступала отделившимся от общей массы блоком, о который разбивалась морская волна. Мы спустились, то есть повернули, и скоро бухта стала обозначаться. В средине она как бы раздваивалась выступившим вперед мысом. Показались мачты — только корвета Воевода, a не Стрелка, как мы ждали. На вельботе же выехал к нам командир его.
Общее расположение духа было такое, какое всегда бывает после долгого и утомительного перехода, когда увидишь, наконец, пристань, и милая суета на палубе, предшествующая отдаче якоря, вам кажется и не крикливою, и не скучною. Кто принаряжается, кто приводит бороду в порядок, обед не в обед, спешат кое-как его окончить. Кончились качки, дождевые плащи можно спрятать; всякий уверен в спокойном сне; еще несколько минут, и раздается приятный звук команды: «отдай якорь», и цепь чуть не с музыкальным звуком полетит ко дну. Приятное ощущение! Но не так вышло; известно, что всякая неприятность является тогда, как ее меньше всего ожидаешь. Доедая последний кусок торопливого обеда, услыхали мы какой-то подозрительный треск. «Мы на мели!» сказал кто-то.
— Что вы? на мели! — чуть не с ожесточением отвечали все; но повторившийся треск и наверху команда: «полный задний ход», убедили всех в справедливости неприятного факта. Мы, что называется, врезались. Клипер не двигался. Итак, вот чем нас встретила Владимирская бухта, — рифами, неверно назначенным на карте, в виду отвесных скал, смотрящих так неприветливо, даже грозно.
Я вышел наверх: аврал кипел; шлюпки спускались одна за другою на воду, полетел запасный рангоут за борт, реи с фок-мачты спускались на палубу, команда тянула за конец брошенного за кормою якоря; клипер кряхтел, покачивался, но не двигался с места.
Погода стала портиться, небо заволокло тучами; пошел снег, изморозь; волнение стало разводить сильнее и сильнее; приподнимет клипер и опустит, a в корму раздается неприятный удар. На палубе и на снастях лед; мокро и холодно. «Если разобьет клипер, говорим мы, то до берега сажен десять, переплыть можно; и хотя, может быть, не все попадут туда, но все лучше, чем разбиваться где-нибудь среди океана; тут еще небольшая беда.» Дунет ветер, на время расчистится окрестность, покажется каменная, неприветливая стена берега, и опять снег, как белый саван, окутает его, и снова ничего невидно; и холодно, и какая-то очень неприятно. С моря волна увеличивается; свежеет, дело уже к ночи, удары в корму повторяются чаще, и мачты откликаются на каждый удар судорожным вздрагиванием, которое сопровождается выхлестыванием вант. Мало оставалось надежды; капитан приказал выпалить из пушки; раздался выстрел, может быть первый в этих местах, и первый выстрел был сигналом бедствия. Велено было зарядить другую пушку, но, вместо выстрела, услышали мы крик лотового: «назад пошел!» крик, возвративший нас к жизни, или по крайней мере к покою. Сильная волна приподняла клипер кверху, a действовавшая в этот момент задним ходом машина оттянула его от рифа. Нос покатился вправо, винт застучал, судно почувствовало себя легко на родной, свободной стихии; зажглись фальшфейеры, на которые отвечал Воевода для показания своего места; мы, прикрытые темнотой и вьюгой, вошли в бухту, и, наконец, якорь весело полетел ко дну. Чтобы понять, как нам было легко и приятно, надо провести подобный безнадежный день. За то, как же мы и отдохнули!..
