Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах - [145]

Удар был нанесен, и междоусобная война была неизбежна. В первый момент Уркиса, не понимая настоящего значения обстоятельств, думал силою оружия быстро подавить их и сейчас же направился с своими войсками к Буэнос-Айресу. Но, когда из его армии осталось только 2,000 человек (остальные покинули его), и он едва успел дойти до Николо, то убедился, что этою силою ничего не возьмешь.

Завязались переговоры. Уркиса обещал столице не мешать в устроении нового правительства, выдать заключенных и принадлежавшие городу припасы и военные материалы и удалиться с войсками в Санта-фе. После этого он удалился, удержав, впрочем, за собою титул правителя Аргентинской республики и надеясь, с помощью других провинций, снова овладеть вероломною столицей.

Конгресс 1852 года не решил ничего, и Буэнос-Айрес не посылал туда своих депутатов. Междоусобные войны продолжались, и только 8 января 1855 года, трактатом, подписанным в Паране, дела несколько уладились: аргентинская конфедерация, с своим президентом Уркисой, признала, наконец, самостоятельность Буэнос-Айреса, как отдельного государства.

Рассказав самый интересный эпизод из истории Лаплатских штатов, я думаю, что достаточно познакомил вас с их запутанными и оригинальными делами.

III.

На пароходе, который мы давно оставили, все разбрелись по постелям, чему последовал и я. Встав на другой день часов в 7, мы узнали, что уже четыре часа стоим на якоре. Я вышел наверх. Утро было прохладное, свежее, с ярким солнцем; пассажиры, также недавно вставшие, толпились у выходов, бросая свои чемоданы и дорожные мешки в лодки, которые наперерыв старались достать себе «практику». Хорошенькая испанка, похожая на одну из рафаэлевых мадонн, стояла у дверей кают-компании и видимо хотела достать бисквитов, до которых добраться было трудно, потому что несколько джентльменов, с чашками кофе в руках, отделяли ее от корзинки с бисквитами. Я передал мадонне корзинку, из которой она взяла два небольшие сухарика своею восхитительною рукою.

Река справа не имела границ; пройдя 120 миль по ней, мы не видали её берегов, хотя знали, что плывем по реке, вера на слово капитану и видя под собою желтую и мутную воду. Сзади нас стояло много судов, a особенно много было треугольных, латинских парусов, под которыми, довольно свежим ветром, шли боты и шлюпки в различных направлениях. Налево был город, здания которого покрывали немного возвышенный, но ровный берег. В городе множество церквей, башен и куполов, что придает разнообразие и причудливость контурам города. Но все эти башни с почерневшими стенами и купола, конечно, много выигрывают, если в помощь им является природа, то высокою обрывистою скалою вознося часть зданий над другими, то садом, нарушающим своею зеленью однообразие стен и крыш; здесь же не видно было ничего кроме окон, шпицев, куполов, стен, оград, как на рисунке, на котором собраны различные здания, церкви и колокольни, для сравнения их высоты. К середине столпились более крупные постройки: таможня, род полукруглой массивной крепости, со множеством окон, собор, театр, еще неоконченный, с островерхою крышею, башни и колокольни нескольких церквей, с статуями святых на высоте фронтонов; даже место под этими зданиями было несколько возвышенно и приподнимало их над всем городом, который распространяется на обе стороны и уходит в даль едва виднеющимися рощами. От города шли к реке две длинные пристани; по отлив так велик, что и этих пристаней не хватает; шлюпки останавливаются иногда очень далеко, и к ним подъезжают телеги на высоких колесах, запряженные парою лошадей; извозчики на рысях спешат встретить подходящую шлюпку, перебивая друг у друга дорогу и иногда увлекаясь так далеко, что лошадям приходится плыть; эти тритоны, с своими колесницами, с брызгами, летящими от них, очень эффектны, освещенные утренним солнцем. На рысях бурлят они в разных направлениях воду, нагруженные багажом; и возница и седок стоят на ногах и выезжают на набережную, по особому, для них устроенному, спуску. К несчастью, мы не воспользовались удовольствием проехаться в этом местном экипаже; наша лодка, как на зло, дотла, толкаясь о песчаное дно, до самой пристани, и мы очень прозаически вышли на лестницу, как выходят на всех пристанях в мире. На конце длинной пристани нас остановили таможенные; посмотрели на наши чемоданы и впустили в город. Гостиница, в которой мы остановились, носившая имя вечного города Рима, напоминала вместе и Москву; те же ворота в доме, та же лестница и галерея внутри двора, с которой, через стеклянные рамы, можете смотреть, как придут на двор музыканты, арфа и две флейты, и через верхнюю форточку бросить им мелкую монету. Но в лице встретившего нас на лестнице полового была уже разница: вместо костромского парня с полотенцем через плечо, нас встретил Людовик-Наполеон, в жилетке и пестрых панталонах, впрочем, также с полотенцем в руках. Действительно, великий человек нашего времени имеет физиономию, которую встречаешь очень часто; как оригинально было лице дядюшки, так обыкновенно лице племянника. Нет города, в котором носят бороды, где бы не встретилось десятка лиц, похожих на него; в каждом цирке мастер своего дела, владеющий бичом, вылитый победитель при Мадженте; наш половой — был живой Людовик-Наполеон. Общая зала опять перенесла нас в Москву. Мятые и не совсем чистые салфетки, белая, каменная горчичница без горчицы, картины на пестрых обоях, представляющая красавиц, — все это повеяло давно знакомым.