Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах - [102]

Было часов 12; по нашему расчету, нам предстояло осмотреть еще два места, более или менее замечательные; что они существовали, в этом никто не сомневался; но где они, этого-то мы не знали; да и расспросить не умели. Из нас были некоторые, зимовавшие в Нагасаки, и знание их в японском языке мы считали за факт, слушая их разговоры с японцами, разговоры без цели, с употреблением только тех слов и выражений, которые были известны. Теперь же, когда нам понадобилось их знание, увы! кроме «ватакуси, варуй, наканака-иой» и других, всем известных слов, ничего не выходило! Находчивые, как русские, мы разложили перед чиновниками план Эддо и указали пальцем на самое зеленое место. В зеленое место ехать оказалось нельзя — это был один из тех двух храмов, смотреть которые было особенно запрещено; нечего делать, указали на другое место, так же зеленое: оказалось, что до него очень далеко, не успеешь; a вот еще третье, не зеленое, a красное на плане; туда можно, и там также, говорят, очень хорошо; поехали в красное место. Оно находилось близко: через три четверти часа мы были уже там и решили, после отдыха, опять обратиться к плану; не возвращаться же домой!

Красное место был также храм, гораздо меньше осмотренного нами утром. Внутри его висела исполинская сабля, в несколько сажен длины, вся отделанная золотом. He это ли сказочный меч-кладенец? Храм стоял на горе; у обрыва устроена галерея, так похожая на ту, которую мы вчера видели, что некоторые приняли ее за ту же самую. Была даже такая же старушка с молоденькими прислужницами у чая; только вид сверху, похожий тоже на вчерашний, был гораздо обширнее. Эта гора была от вчерашней верстах в пяти, в глубине города. С первой видно было море и укрепление, с этой — только одни здания. Если бы рисовать этот вид, надо было бы оставить на листе бумаги одну четверть для неба, a другие три четверти наполнить крышами, и чем больше бы их уместилось, тем вид был бы похож. Всякая выдающаяся часть исчезала, даже осмотренный нами утром громадный храм, с его садами, казался небольшим островком зелени в этом разливе улиц и строений.

Вытащен был еще раз план; чиновники оказали решительное сопротивление; бабья их натура совершенно расслабела; но и мы были не из уступчивых. Есть лошади, есть время; как же не пользоваться этим? Надобно прибегнуть к крутым мерам. Указав им зеленое место, до которого, как они говорили, очень далеко, мы сказали, что поедем непременно туда, a они, если хотят, могут убираться куда им угодно. Бросить нас они не могли, — им бы живот распороли, или, пожалуй, сделали еще что-нибудь похуже. Поехала и они за нами; но дорогой поднялись на хитрости: вдруг повернули палево, когда следовало ехать направо. Некоторые, не подозревая обмана, доверчиво следовали за ними, но имевшие в руках план, заставили их вернуться. Тогда чиновники, увидав, что ничем не возьмешь, смиренно поехали вперед, не уклоняясь от назначенного пути.

Нечего говорить, что и те улицы, по которым мы ехала, кишели народом и лавками; везде толпа, множество, бесконечность… Но вот переехали широкую площадь; на нее выходил какой-то княжеский дворец с обширным садом; около домов стала попадаться зелень, цветники, наконец, сплошная масса растительности, где между кедром и ясенем, дубом и масличным деревом, виднелась пальма (Latania), банановый лист и тонкий, грациозный бамбук. В цветнике красовались камелии; здесь их родина, они у себя дома. Около них пестрела богатая флора; красовались тысячи роскошных цветов с разнообразною листвою, с блистающими венчиками, и надобно заметить, что японцы, может быть, первые в свете садоводы. Потянулась улица с небольшими храмами, прикрывшимися цветниками и садами; у ворот и калиток мелькали дети. Кончились храмы, потянулись сплошные палисады, с тенью от нависших высоких дерев. Отрадно было дышать в этих затишьях, после городского солнца и шума; дорога шла под гору; наконец, лошади стали спускаться по ступенькам; ехавший впереди чиновник повернул в какие-то ворота; мы за ним, нагибаясь к самой луке, чтобы не стукнуться о притолоку; слезли с лошадей и осмотрелись. Перед нами был японский дом, открытый со всех сторон, более похожий на беседку; он стоял почти на окраине обширного оврага, на небольшом расчищенном месте; перед домом был крутой обрыв. Самый овраг, развернувшийся во всей своей ширине, был наполнен садами, сплошною растительностью, охватившею и самые глубокие, и самые возвышенные места ландшафта; на горизонте другой берег этого зеленого моря поднимался также садами и башнями пагод, тонувших в деревьях. Прямо под ногами виднелись крыши, и желтою лентою идущая между ними улица, на которой продолжались шум и суета города; там шли люди, бык тащил фуру с тяжестью, перебегали мелким шагом, точно газели, черноглазые мусуме; но все это виделось сверху и казалось чем-то совершенно удаленным, отдельным; мы как будто возвышались над суетой мира, приютившись на площадке, висевшей над бездной. На площадке был красивый цветок, бассейн холодной воды и павильон, который продувало со всех сторон; в павильоне чистые циновки, превосходный фарфор и европейский обед, правда, холодный, но приправленный портером, хересом и констанским. «Иой, иой, наканака-иой», говорили мы чиновникам, желая загладить перед ними свою настойчивость приглашением позавтракать и изъявлением полного нашего удовольствия.