Очерки Москвы - [28]

Нам самим становится как-то досадно,  что сравнение свахи и маклера выходит так верно почти во всех частях, постараемся отыскать в ней другие, может быть, более благородные черты. Ну что ж, в самом деле, за беда, что в том, что у нас окрещено именем купечества, почти совсем нет общества, что наше юное поколение, при всей своей развитости, не имеет случая познакомиться с девицами своего круга и выбрать из них по сердцу жену и мать детям своим, что нет почти обычая, кроме самых крошечных исключений, собирать простые вечера, как это делается в других, менее достаточных обществах, что молодому человеку этого круга не удастся перемолвить и двух слов с девушкой, которую он после десятка визитов да несчастных пародий на балы назовет своей женою и пойдет с ней на всю жизнь рука в руку, иногда потом заметив, не далее недели, что она ему не по характеру, не по нраву; нет еще беды в том, что иная горячая голова и теплое сердце, наскучив однообразием и тоской без общественной жизни, не имея случая смягчить своих молодых порывов благотворным влиянием беседы женщины, женской теплой, участной речью, бросается в жизнь очертя голову и ищет ее там, где ее только один остов; не беда, что кучи камелий, плодящиеся год от году, живут по большей части на купеческие деньги, что формальные мужья проживают в них приданое жен и что не только молодой человек этого класса (разумеется, не без исключений), но и старик с теплою душою заводит где-нибудь в тиши какую-нибудь Аннушку и ездит к ней из лавки, живет для нее и просит ее не напоминать ему о жене, потому что она взята им только из-за денег и давно противна ему. Все это, разумеется, не беда, и есть ли время заниматься такими пустяками, сводить там молодых людей в общества да смотреть, что там из этого выйдет; когда же дражайшему папеньке где-нибудь покутить у Патрикеева, когда же позабавиться трынкой иль в преферансик? Домашняя обстановка тут не годится, когда же и пожить, отравляя себя поддельными винами или настоящим шампанским, или, с другой стороны, когда же считать сундучок, когда же найти время помучить семью, наводя на нее едва ли не страх своим присутствием и молчаливым деспотизмом, как же отказать себе в подобных удовольствиях и для такого плевого дела, как смотрины, — все дело-то можно в два часа кончить, на что ж у нас свахи — эдак, пожалуй, и русским перестанут считать.

И замолкает при этих мудрых речах молодое поколение и идет оно к венцу, повесив голову… Мужчина еще же является жертвою такого направления; он купец, он приобретатель, и если ему не нравится жена, то он смотрит на нее, как на неизбежное зло, чует только, что несет она со своим белым телом столько-то тысяч; для чего же ему над этим белым телом не потешиться? — придет время, умрет отец — глава, жизнь будет вольная, можно жену в сторону! Женщина является действительно жалкою, безответною жертвою подобного направления; редкая, не видя кругом ничего, не зная ничего, не бывши разбужена к жизни ни одним толчком, видя постороннего мужчину только в приказчике, на которого заставляют ее смотреть как на существо низшее, или сталкиваясь с кавалерами на свадебных баликах, редкая оказывает сопротивление самодурской воле родителей.

— Нравится, что ль, тебе такой-то? — спросит отец строгим голосом.

— Не знаю, папа… кажется, немножко мешковат…

— Мешковат, мешковат, я и сам был мешковат, а теперь, видишь, какой!

— Как вам будет угодно… ваша воля!

И, глядишь, выходит хорошенькая и довольно образованная девушка за какого-нибудь полуидиота, который, разинувши рот, начнет для ее удовольствия разъезжать с ней в колясках, чаще всего на ее же деньги…

Последствия таких и подобных им браков ужасны: и теперь во многих местах, и не одного Замоскворечья, пред нами мелькает немало бедных жертв, с борьбою между проснувшимся чувством и сознаваемым долгом, с тираническим обращением мужей, замечающих проявление этого чувства, с их татарскою ревностию за каждый шаг, за каждое слово; и немало еще цветущих, улыбающихся теперь личиков побледнеют и онемеют при подобном направлении купеческих браков: редко там счастие, где его ставят на карту… Да еще часто-часто по-шулерски! Не легче их и некоторым из стоящих на очереди женихов, если они способны на чувство… Но пока остается закрыть глаза пред подобными явлениями, обратимся снова к свахам, мы еще не совсем знакомы с ними, тут, по крайней мере, можно посмеяться.

Вероятно, многие слыхали о росписях, но не все знают, что это такое- В самой сущности роспись — выдумка очень хитрая в деле свадьбы, на росписи немало обжигались; это своего рода акции какого-либо хитро задуманного общества. Посредствующим лицом в передачи росписи является опять-таки сваха которая, сообразно со своим талантом, изукрашивает ее по-своему; роспись является на сцену иногда и большею частию — до смотрин, иногда после…

Росписью уже шире раздвигаются пред нами рамки свадебного дела. Роспись — своего рода акт, план афиша, то и другое, и третье вместе; она уже имеет надлежащую форму и пишется почти всегда одинаково: начало ее положительно неизменяемо, и в заголовке постоянно стоит, как и следует христианам православным, «В начале Божие милосердие». Следует исчисление икон с подробным обозначением «во имя» и полнейшим описанием окладов: с жемчугом ли, с каменьями ли самоцветными, с иным ли каким украшением. Икон всегда бывает достаточное количество, и чем богаче свадьба, тем число икон значительнее, так что иногда в росписи найдется два, три образа Богородицы и несколько икон угодников; самое изображение вообще обращает на себя мало внимания, главным образом смотрят на оклады. Надо заметить, к чести общества, насущную потребность которого составляют и до сих пор росписи, что Божие милосердие остается неприкосновенной собственностию семейства, переходит из рода в род и продается только в крайних случаях поэтому при нередком обеднении богатых купеческих фамилий и при переходе их из дорого покупаемого звания в звание более дешевое, в мещанство, этот «сток резервуар всех слабых сил, всех скудных и дурных соков сословий купеческого и крестьянского», часто встретишь дорогие образа среди самой бедной обстановки, на которые «бледная бедность» смотрит, как на последнюю надежду. Тогда лишь только, когда человек совершенно потеряется, сопьется с горя, когда вино станет большею потребностию, чем хлеб, какой-нибудь муж-забулдыга, ехавший венчаться четверкой, дерзнет святотатственною рукою унесть образ потихоньку от жены и… пропить его. Бог весть, почему у нас, начавши за здравие, кончат за упокой и почему в свадебных песнях нередко слышатся похоронные звуки; не потому ли, может статься, что каждый женящийся думает более всего о средствах жизни и менее всего знает, как прожить ее… Но обратимся к росписи. За Божием милосердием следует серебро: столовое, чайное — в старину самовары, умывальники, тазы, серебро, которое так еще недавно покоробило своею несостоятельностью; серебра, особенно у людей богатых, бывает очень много, и если принять в соображение, что и подарки на другой день свадьбы состоят большею частию также из серебра, то его набирается две, три горки донизу. Любовь к серебряным вещам составляет одну из характерных черт описываемого нами общества; в редком доме не найдешь пяти — десяти фунтов, а у зажиточных целые пуды.