Очерки Москвы - [11]

Пора заставить замолкнуть их сильный в свое время голос, основанный на одном самодурстве, хоть бы из внимания к тому, чему предоставлен бедный мальчик, во ногих местах почти дитя, дурно одетый, дурно накормленный, греющийся на двадцатиградусном морозе чаем, который мерзнет в стакане! Что выносит при таких условиях бедный приказчик, получающий 100, 150 руб. жалованья на своем платье? Тут не до почтения этим идолам, не до воскурения им подлого подслуживания и лести. «Вы сильно выражаетесь», — скажут, быть может, мне… Но иначе не прошибешь их жирной кожи, нагуленной на счет народной худобы, отвечу я на эту заметку.

Безалаберщина в рядах страшная, временем пройти в них трудно. В москательных наставлены бочки, бочонки, плиты олова, бутыли с разными кислотами; в красных — кипы товару, коробки, скамейки, все это почти на самой дороге, без порядку, без всякой идеи удобства; Меховой ряд заколочен и завешен изнутри лавок синим коленкором, чтобы свет как можно слабее проходил и таким образом меха казались бы темнее. Есть, разумеется, немного исключений из торговцев мехами, которые не прибегают к этому способу. Юхотный, Хрустальный, Ветошный представляют те же неудобства… Юхотный из всех особенно грязен и сыр, как глубокий погреб, Хрустальный завален более других тесно, несмотря на то, что открыт; Ветошный узок, тесен и часто в буквальном смысле непроходим, особенно при входе… Нельзя, разумеется, требовать безусловно чистоты от места, в котором с утра до ночи кипит работа, но нельзя допускать совершенно открытый произвол в загромождении прохода и часто загораживании соседней лавки, что ведет к нередким крупным перебранкам и неудовольствиям между даже крайне неприхотливым купечеством нашим. Артель — замечательная общественная форма производства работ — несмотря на всю ловкость и привычку к делу, решительно выбивается из сил от неудобства положения и неимения никаких вспомогательных средств своим сильным рукам, ни блоков, ни носилок, даже лишенная иногда возможности продвинуть и тележки между узкими проходами… Кем же идет все это дело, кто направляет его, кто заботится хотя о каком-нибудь порядке в рядах? Староста, ответим, но никак не остановимся на этом и постараемся объяснить, что такое рядский староста. Рядский староста выбирается из расстроившихся купцов, ему собирают 2–3 руб-с лавки, он не более не менее как человек, которого терпят из милости, человек загнанный, без голосу, без малейшего права распорядиться чем бы то ни было, он так же, как и биржевой староста в Москве, — мишень для всякого рода незаслуженных обид. Староста, скажем без преувеличения, большею частию жалкий человек, который тем более может держаться, а следовательно, и иметь дневное пропитание, чем будет более молчать и не мешать самодурствовать всем и каждому. Прямой вывод из этого: рядский староста — место, звание, а не человек, сознающий свое назначение, не человек с правом голоса… Он так загнан, так забит в своем положении, что смешно бы было даже предполагать в нем какое-либо сопротивление натиску или несправедливым притязаниям власти извне. Мы сами видели одного из старост без фуражки пред будочником; предоставляем судить, что было бы с ним перед полицмейстером?.. То ли дело артельный староста — это, большею частию, молодец, умнейший из работников, расторопный, бойкий, человек всегда или большею частию даже с природным сильным голосом.

Почему бы не взять примера с народа? Что им выдумано, то большею частию прочно. Староста — и почти что-то вроде древнего шута! Может ли быть более извращен прямой смысл слова и понятия, им выражаемого?

Имея намерение передать только очерк Города, и только со временем войти в более подробное исследование, мы не можем разбирать здесь все обстоятельства рядской жизни, мы только постараемся объяснить ту важность, которую имеет более подробное и откровенное их описание.

В рядах вырастает и образуется большинство московского купечества; здесь же вырабатывается и приказчик — самый близкий и деятельный слуга русской торговли; в них со всех концов России свозятся дети бедных мещанских и упавших купеческих фамилий учиться торговому делу и иметь возможность жить впоследствии трудом… Вот мы и наталкиваемся на образ вырастания, на образ воспитания купца, на методу учения купеческого мальчика. Ставим им в параллель толпы нищих, ежедневно осаждающих амбары и лавки, лиц, большею частию не возбуждающих сострадания, а скорее противное — отвращение и за алым исключением играющих роль потехи для сытого купца в свободное время, — есть где поучиться Делать доброе дело. Несколько экземпляров отъявленных мерзавцев — выгнанных из службы чиновников, военных служак — часто удивляют своим нахальством и грубейшими выходками, часто против общественно-уважаемых людей, нередко их затрагивающих, немалое число пропившихся, возбуждающих искреннее сожаление, пропавших от сумасбродной благотворительности и доводимых дразнением целой толпы едва ли не до припадков сумасшествия — невольно загрубляют деликатность молодого чувства, идя каждое утро к своим мучителям за куском хлеба, который покупают крайнею степенью унижения. Разврат, скрытый, спрятанный, но, кажется, еще более яркий от этого, имеет также в рядах свое место: от лавки к лавке шляются разные богомолки, святоши, иногда монахини, которые нередко бывают предметом самых грязных шуток, молодые девушки, часто почти дети четырнадцати лет, нередко прикрывают продажею пряников, конфект другое, более прибыльное ремесло, большею частию они и падают в соприкосновении с этим миром, многие выходят в люди, многие погибают в этой жизни. Пирожники, ветчинники, рыбники, разносчики всякой всячины, рабочие — надо отдать им справедливость — ведут себя много приличнее, в них живее чувство своего достоинства: нередко приходится слышать такие резкие ответы на обращаемые к ним торгующими шутки, что невольно покраснеешь от того, что они обращены к русскому купцу. Бабы-солдатки, ходящие большею частию с разными плодами, также замечательно огрызаются иногда нередко от целого ряда, над которым шум и гам, как говорится, стоном стоят.