Очень женская проза - [26]

Я побежала в зал переговоров – посмотреть, как там работа движется. А там никого и нет, только два человека – Самохвалов и Новосельцев. Я их из дверей увидела, а они меня – нет. Собралась уже в зал зайти, но тут слышу, как Самохвалов Новосельцеву говорит: «Да, Толя, ты у нас прямо Казанова какой-то. Лихо ты ее окрутил!»

Я тут же шмыг за дверь! Стою, слушаю.

Новосельцев хихикает так в ответ. Самохвалов давай спрашивать, мол, как тебе Калугина – ну, как женщина? Новосельцев замялся: да, говорит, если честно, так себе. Темперамент, говорит, не тот, да и командовать сильно любит – привыкла, мол.

Самохвалов ржет: «Это ж сколько тебе, бедному, терпеть приходится ради счастья всего коллектива». Новосельцев помолчал, а потом говорит ему так серьезно: а с чего ты, мол, Юра, взял, что я для коллектива стараюсь?

Самохвалов ржать перестал. А Новосельцев продолжает: задолбала меня, Юра, такая жизнь. Мне уже, мол, сорок скоро, а я как был простым специалистом, так им и остался – даже в «ведущие» не выбился. Но я, говорит, теперь от жизни все возьму. Вот посмотришь – женюсь на Калугиной, и половину бизнеса она на меня перепишет.

Самохвалов молчит. У меня прям желание было выйти из-за двери да дать Новосельцеву по лбу как следует. Нельзя сказать, чтоб я сильно Калугину любила, но от такой наглости аж дух захватило. И жалко мне ее стало до слез – как она наряжается для него, в рот ему заглядывает, думает – вот оно, счастье, привалило наконец! А он обобрать ее собирается.

Новосельцев в раж вошел: я, мол, первый раз по любви женился, а она от меня к какому-то хлыщу ушла. Так что ну ее, любовь, куда подальше. Любовью сыт не будешь. А я все сделаю, вот посмотришь – но половина магазинов мои будут! А потом, говорит, – гуляй, Люся! Спасибо за помощь, свободна.

Тут уж я совсем было собралась в зал войти да сказать что-нибудь этому гаду, но вдруг слышу, сзади звук какой-то. Оборачиваюсь – Калугина стоит.

Прическа шикарная, макияж. Платье такое, что дух захватывает, – чистая королева. Стоит, губы закусила, подбородок дрожит, и пальцами платье дерет – чтоб не зареветь в голос. Видно, все слышала. И как это я не заметила, когда она подошла?

Я только рот открыла, чтоб сказать что-нибудь, а она тихо так пальчик к губам приложила – молчи, мол, – и ушла.

Народ уже в зале собрался, все Калугину ждут, без нее не начинают. А она заперлась в своем кабинете и не выходит. Я – в ужасе. Хорошенький праздник получается! Полчаса проходит, час – она не выходит. Потом по селектору со мной связывается: идите, мол, Вера, скажите, чтоб начинали, я скоро подойду.

Я иду в зал, там народ томится, ходит кругами возле закуски и выпивки. Калугина, говорю, начинать велела, сама скоро будет. Все тут же обрадовались, за стол побежали, давай бутылки открывать. А я сижу ни жива, ни мертва, и соображаю, что дальше будет.

По голосу слышно было – плачет. Все, думаю, сейчас зайдет, вся зареванная, в зал да ка-а-к даст Новосельцеву пошечину! Или сообщит ему, что он уволен. Или еще что-нибудь выкинет. Если б я такое услышала – прямо не знаю, что с ним сделала бы.

И вдруг – еще полчаса прошло – она заходит. Лицо спокойное такое, веселое даже. Платье на ней сверкает, глаза блестят, подбородок задран – настоящая красавица, никогда ее такой не видела. Народ с мест повскакивал, зааплодировали даже. А она прошла к своему креслу, как королева, села.

Ну, думаю, нет, такую бабу жалеть незачем. Она сама себя пожалеет – да так, что всем вокруг тошно станет. Раз уж вошла такая спокойная – значит, не ревела в своем кабинете, а мозгами шевелила, успела придумать, как этому мерзавцу отомстить.

Все давай по очереди тосты говорить, да все за нашу дорогую Людмилу Прокофьевну – и справедливая она у нас, и мудрая, и дальновидная… Она так величественно кивает, благодарит. И смотрит через стол на Новосельцева – да с такой нежностью смотрит, да так ласково, что у меня мурашки по спине бегут. Все, думаю, не жить тебе, Толя: если уж она сразу тебя не убила, значит, что-нибудь пострашней тебя ждет, теперь умирать будешь долго и мучительно.

И тут Калугина берет слово. В зале тишина. Она встает с бокалом в руке – бокал дрожит. Волнуется, значит.

И вот она всех благодарит за хорошую работу и выражает надежду, что дальше наш коллектив будет работать еще лучше. Все гудят согласно – а как же, работать будем все лучше и лучше, только бы вы улыбались, дорогая Людмила Прокофьевна.

«И еще, – говорит Калугина, – я бы хотела в этот радостный для всех нас день объявить вам об одном очень важном своем решении».

Тут все просто обмерли, тишина такая, что слышно было, как кондиционер жужжит.

«Я, – говорит Калугина, – хочу вам объявить о своей помолвке с очень хорошим человеком – Анатолием Ефремовичем Новосельцевым».

Вот тебе и здрасьте!

Bay! – кричат все, кто-то давай орать «горько!», руки Новосельцеву жмут, Калугину поздравляют. Она счастливая такая, глядит на него через стол, прям умирает от счастья. Я уже вообще ничего не соображаю. Не верю я, чтоб она могла ему простить такое.

Он смотрит на нее, улыбается, но сам как будто испуган – видно, не ожидал, что она при всех это скажет.