ОЧЕНЬ Петербургские сказки - [9]

Болотик заглянул под себя, на поваленную Березу, на которой они сидели.

– Эту, что ли? Негусто. Еще что пробовал?

– Освистал его, Однолапого, семью свистами и черным словом наоборот семь раз выругал.

– Ну?

Листик вскочил с Березы и с азартом, так, будто хотел начертать что-то в воздухе, взмахнул рукой:

– В небе!…

– Ну?! – на всякий случай одновременно испугался и восхитился Болотик.

– В небе… навроде молнии прочертило!

– А он?… Он что?

– Зарычал он страшно и как ни в чем не бывало опять в кусты полез. – Проговорив это, Листик посмотрел на своего друга так, будто не решался его о чем-то спросить. Потом осторожно предложил:

– Может быть, ты, Болотик, пойдешь, скажешь ему сердито свою букву "Же"? Ужасно ведь опушки жалко!

Болотик отвернулся и кисло посмотрел на топкий противоположный берег болота. Потом с явной неохотой ответил Листику так:

– Ну, Листик, букву "Же" мы ему всегда сказать успеем! Дел у меня невпроворот – лягушачью икру по всему болоту пересчитать нужно. Лягушата выведутся – чем я их кормить буду? Щучий капкан кто-то ночью поставил, нужно заговорить, чтобы не сработал. То-се, и к вечеру едва ли управлюсь. Землю, говоришь, ест? Значит, голодный. А рычит от отчаяния. Ты, Листик, если не знаешь, как поступить, – поступай по нашему лесному закону: накормить и утешить. Вот тебе мой совет: ты подкатись к нему, к этому… к Пачкуну, то есть… издалека: с разговорцем, с распросцем… Или ГрибАбушку попроси поколдовать. Для нее такое дело – одно удовольствие!

– Голова ты, Болотик, ох и голова! – вздохнул Листик. – Только ведь Грибабушка уже три месяца лежит, не встает. Одни мы с Елочкой у Грибабушки остались. И я боюсь. За себя боюсь и за Елочку. И за тебя, Болотик, тоже боюсь. Может, конечно, он и из нашей породы, только он твое болото обязательно съест!

– Неужели в самом деле съест? – испугался Болотик.

– Съест непременно. И думать нечего! – заключил Листик.

– Ну, тогда я рассержусь и скажу ему свою букву "Же"! – пригрозил Болотик.

– Испугался он твой буквы "Же", как же! – решил немного поддразнить его Листик.

– Видать, ты давно ее не слышал. Ну так вот! Хочешь послушать?

– Когда? Сейчас?! – тут уже настала очередь не на шутку испугаться Листику. Вместо ответа Болотик с шумом начал надуваться:

– Вот я тебе ее скажу! – страшным, на вдохе, мертвым голосом пообещал он. – Погоди. Смотри у меня! Куда ты? Стой!!! – прокричал он Листику, удирающему от него во все лопатки по краю болота.

– Пошутил я, не надо! – издалека ответил Листик. – Я пошутил!

– Ах, не надо? Ах, пошутил? Ну, как-нибудь я тебе ее точно скажу! – пригрозил Болотик и с шумом сдулся. – Смотри у меня!… А отчего Грибабушка больна? – спросил он через некоторое время, прокашлявшись и отдышавшись.

– Да кто ж ее знает… Говорят, уже тысячу лет живет в лесу. А только как она заболела, так все наши и разбежались, поисчезали кто куда. И Пачкун тоже. Правда, он дольше других у постели Грибабушки сидел. Но сгинул и Пачкун. Одна Елочка осталась. Так что мы с ней вдвоем, с Елочкой, во всем лесу. Ну и, конечно, вдвоем нам всего не успеть. Исчезло эхо, водившее грибников за нос, не будет больше серебряного тумана под Новый год и бледных ледяных цветов, на Ивана Купала папоротник не зацветет!…

– Волшебного серебряного тумана?! – схватился за свою большую голову Болотик. – Моего любимого?!

А Листик продолжил, будто не слыша горестного возгласа Болотика:

– …словно ничего нет больше колдовского на свете!

– И на Ивана Купала папоротник не зацветет?! – в еще большем огорчении воскликнул Болотик.

– …исчезнут болотные огоньки, волшебные болотные тени! – перечислял Листик. – Ох, и ску-у-учно же станет в Колдовском лесу!

– Болотные огоньки! Самые мои любимые! Стой, молчи, трепещи!

Но Листик и не думал останавливаться:

– Я тебе больше скажу, Болотик: все это, конечно, ужасно красиво: серебряные туманы, бледные ледяные цветы… Только кому это теперь нужно? В лес детей нынче мало кто водит, в квартирах у всех телевизоры, сам понимаешь… Жизнь пошла такая, что трудно отличить настоящее колдовство от обыкновенного фокуса. Оттого, наверное, и Грибабушка больна. И Однолапый поэтому в лесу объявился. Так что иди, прощайся со своим болотом, Болотик!

– Молчи, Листик, молчи! – голосом оперного трагика взвыл Болотик. – Мы с тобой вот что!… Мы с тобой вот как!… Мы с тобой обязательно пойдем! Мы пойдем и скажем этому негодному Пачкуну нашу сердитую букву "Же"! – Болотик был так сильно взволнован, что даже привскочил.

– Мы ему так скажем, что он запомнит! – с жаром, который в нем трудно было предположить, подхватил Листик. – Только давай сперва Березу обратим, нечего ей, Березе, без дела тут гнить!

Вдвоем они быстро обратили Березу. Задрожав, она поднялась и осталась стоять на своем месте, как ни в чем не бывало.

– Ну? Чего ждем? Пошли! – с нетерпением сказал Болотик. И кинул взгляд, полный неизъяснимой любви, назад, на болото, в котором вновь что-то урчало и булькало.

– Погоди! – Листик прислушался.

– Это опять у меня, – удовлетворенно сказал Болотик и снисходительно похлопал Листика по тому месту, где у того предполагалось плечо, и объяснил: – В моем болоте. Пошли.