Очень хотелось жить - [48]

— Товарищ маршáл! — рявкнул капитан и осекся. — Товарищ мáршал… товарищ маршáл! — Он никак не мог совладать с ударением. — Товарищ маршал! Третий батальон 522-го стрелкового полка находится… — Капитан опять запнулся.

Командир дивизии нагнулся к маленькому Ворошилову, что-то шепнул на ухо. Климент Ефремович понимающе кивнул головой, отдал честь обалдевшему комбату и проследовал дальше.

Утром нас подняли в пять часов, объявили, что назначены учения, на которых будет присутствовать Ворошилов.

Нашему полку повезло, мы должны были занять оборону километрах в двадцати пяти от расположения, а двум другим полкам предстояло наступать. Под вечер мы достигли исходного рубежа, на лесной опушке принялись копать окопы.

— Давайте еще поднажмем, джигиты! — вдохновлял нас возбужденный командир роты Хаттагов. — Кто знает, может быть, именно нашу позицию посетит Климент Ефремович!

И мы старались как могли. Соединили окопы ходами сообщения, расставили прицельные вешки, повесили маскировочные сетки, спрятали наблюдательные пункты.

— Теперь батарея полностью готова к бою, — сказал Миша Шаблин, закончив выдалбливать нишу для минных лотков. — Пусть приходит товарищ первый маршал, доложим как надо. — Он намекал на неудачный рапорт нашего комбата.

— А надо доложить, что мы курсанты летной школы. Ворошилов удивится, почему летчики роют минометные окопы, и распорядится отправить нас в авиационную часть, — размечтался Яшка Ревич.

— Только-то ему и дел разбираться с нами! — охладил его пыл Ваня Чамкин. — Как же теперь оставить сформированный стрелковый батальон без минометной роты?

Повздыхали, покурили. Все время выглядывали из окопов, боясь, что не заметим, как появится Ворошилов со своими автоматчиками. А Климент Ефремович в это время был совсем неподалеку от нас. Для него специально построили на поляне деревянную вышку, откуда он наблюдал в бинокль, как идут в атаку два других полка. Наступающие порядки маршалу явно не нравились, он дважды возвращал их назад, на исходные рубежи. Темнота застала атакующие батальоны где-то в дороге, они окопались, а с утра снова пришли в движение. Вскоре наше боевое охранение донесло, что наступающие опять повернули назад: маршал считал, что наступление развивается недостаточно стремительно. Только под вечер из-за дальнего леса показались долгожданные цепи. Взвились три красные ракеты — учения были окончены.

Мы построились и двинулись к лесной поляне. Климент Ефремович уже спустился с вышки и теперь, заложив руки за спину, прогуливался вместе с комдивом и комиссаром возле грузовика с опущенными бортами, кузов которого был устлан большим цветистым ковром.

Наш полк появился на поляне первым, поэтому и занял самое удобное место, поближе к грузовику. Бойцы атаковавших частей, не в пример нам, свеженьким, пыльные, уставшие, расположились углом справа и слева. Громыхая колесами своих пушек, подошел наш артиллерийский полк, появилась батарея стодвадцатимиллиметровых полковых минометов на конной тяге. По краю опушки расположились саперы, химики, связисты. Табором развернулись повозки медсанбата с носилками и палатками: все подразделения участвовали в учениях с полной боевой выкладкой.

По лесенке, подставленной к заднему борту, Ворошилов пружинисто впрыгнул на грузовик и, пройдясь по ковру, начал говорить:

— Четыре дня назад я виделся с товарищем Сталиным, и он послал меня к вам…

У меня захватило дух. Неужели Ворошилов совсем недавно разговаривал с самим Сталиным и Сталин знает, что мы есть и существуем?

— Так вот, товарищ Сталин прежде всего велел спросить у вас: до каких, собственно, пор мы собираемся бегать от немцев?

По рядам бойцов прокатился неясный шум — одни пытались выкрикнуть свой ответ, другие при упоминании имени Сталина стали хлопать в ладоши и кричать «ура».

Климент Ефремович поднял руку, прося тишины и внимания, и продолжал:

— Так вот, и я хочу спросить у вас: до каких пор будем бегать? Ведь проигрывать войну мы не собираемся! Ведь когда-нибудь мы должны начать бить фашистов в хвост и в гриву! А когда? Да тогда, когда мы наконец избавимся от благодушия. Мы должны понять, что идет борьба не на жизнь, а на смерть, что Гитлер — наш злейший враг, что он вторгся в нашу страну, чтобы поработить советские народы, уничтожить наше государство, разрушить города, сжечь дома, надругаться над нашими женами, матерями, детьми…

Маршал говорил просто, ясно, доходчиво, как старший товарищ, голос его был спокойным, ровным, он сразу же овладел нашими сердцами.

— Хочу взять с вас три слова. Первое. Ненавидеть фашистов всем своим существом, всей своей душой. Даете мне такое слово?

И мы дружно крикнули:

— Даем!

— Но — проникнуться ненавистью — это еще не значит одержать победу, — продолжал маршал. — Надо совершенствовать свое воинское умение. Тут по моей просьбе мне выделили отделение, и я проводил с ним стрельбы. Я обратил внимание, что бойцы незнакомы друг с другом. Какое же это отделение, где люди не знают друг друга? Догадываюсь, что мне подобрали лучших снайперов со всей дивизии. А стреляли они неважно. Понимаю, волновались. Ведь не всякий раз их экзаменует Маршал Советского Союза. Но я уверен: на фронте вы будете стрелять хорошо. Другое меня насторожило: с дисциплиной у вас неважно. Поэтому мне хочется здесь услышать от вас, что вы будете крепить железную воинскую дисциплину, все приказы своих командиров выполнять безоговорочно, точно и в срок. Даете мне такое слово?