Очень долгий путь - [71]

Первый реципиент Кули — Эверест Томас, 47 лет. Операция была сделана 28 апреля. 23 июля больной выписался из госпиталя с намерением приступить к работе. 21 ноября Кули вторично пересадил Томасу сердце в связи с возникшим осложнением. Через два дня больной скончался.

5 мая Кули пересаживает сердце Джеймсу Кобба, 48 лет. Он умер 8 мая.

7 мая — оперирует Джона Стаквича (того самого, по поводу которого адвокаты обвинили Кули в убийстве). 15 мая он скончался.

Этот мортиролог можно закончить последней, приведенной в статье операцией: «18 августа Дентон Кули пересаживает сердце 11-летнего мальчика 5-летней Марии Джианнарис. Это — вторая в мире трансплантация сердца у детей. Девочка жила лишь неделю: сердце остановилось и все попытки заставить его работать оказались безуспешными. Причиной смерти явилось отторжение органа. Буквально на следующий день в госпитале св. Луки осуществляют десятую трансплантацию сердца…»

По данным Кристиана Барнарда, «к апрелю 1970 года количество трансплантаций, проведенных в 20 странах 59 группами врачей, достигло 159. Причем к концу 1969 года число операций стало резко сокращаться. Если в 1968 году было произведено 114 операций, то в 1969 — только 13, а в 1970 году лишь 6… Чем вызвано столь резкое сокращение? Вероятнее всего, разочаровывающими результатами операций. 65 процентов пациентов с пересаженным сердцем умерло в первые три месяца после операции, а почти половина перешагнувших этот барьер — в следующие три месяца. Свыше года прожили с чужим сердцем только три процента, а больше 18 месяцев — лишь один процент».

Два года прошло, прежде чем кончилась сенсация и прежде чем ученые установили — практического значения пересадки сердца сегодня не могут иметь. Наступило отрезвление.

«Чудо-эра» не наступила.

К началу 1975 года, когда в живых оставалось 36 человек из 241, получившего за несколько лет чужое сердце, Кристиан Барнард и Майкл Дебейки, пионеры этой несостоявшейся эры, сказали: стоп! Довольно экспериментов! Мы прекращаем замену сердец у человека донорскими сердцами! И даже неугомонный Кули резко сократил число пересадок.

Однако кое-какие итоги следует подвести. По самым оптимальным данным, почерпнутым из множества, порой противоречивых источников, людей, проживших с чужим сердцем более года, насчитывалось около 40. Сорок — из двухсот сорока одного!

Много раз в печати высказывались сомнения: быть может, кое-кто из доноров и не погиб бы, случись с ним беда до «эры трансплантации», а кое-кто из реципиентов и по сей день оставался бы в живых со своим собственным, хоть и больным сердцем.

И вот он, итог: практического значения трансплантации сердца не имели; это был самый массовый и, пожалуй, самый беспощадный за всю историю медицины клинический эксперимент.

Медицина — наука особая, не похожая ни на какую другую науку: она ведает человеческими жизнями. Все, что с ней связано, воспринимается тоже по-особому: остро, эмоционально, субъективно-заинтересованно. Поэтому со всем, что касается медицины, надо обращаться «с осторожностью».

Но история только тогда история, когда она объективно освещает события. Глава вписана, ее не выбросишь: попытки внедрения пересадок сердца в клинику останутся в истории медицины.

Все еще не существует единого мнения среди ученых: следовало Барнарду открывать шлюз или надо было еще ждать и ждать?

Перекрыть воду, грозящую потопом, не значит закрыть доступ развитию идеи. По-моему, прав профессор Синицын, когда говорит:

— Клиника — не место для экспериментов! В борьбе за жизнь человека хирургия вырвалась далеко вперед. Надо ждать, пока подтянутся иммунологи, пока они, их опыты скажут нам, что пришло время новой атаки. Риск останется и тогда. Но подкрепленный неопровержимыми доказательствами успешных лабораторных поисков он будет оправдан полностью, оправдан со всех точек зрения…

Иммунология — главное, но не только она должна сказать свое слово. Именно потому, что сердце — непарный орган, «символ жизни», хирургия впервые за всю свою историю столкнулась с необходимостью ждать:

— пока будут выработаны морально-этические нормы;

— пока будет определено понятие смерти;

— разработаны объективные прогнозы вероятности спасения жизни донора и продолжительности жизни реципиента;

— пока наука не найдет способов длительного хранения трупных сердец.

Но даже в будущем — далеком или близком, — когда пересадки сердца по всем прочим данным станут реальными, неразрешимой останется «проблема доноров». Не так уж много найдется у умерших неизношенных, не тронутых болезнью сердец. Наука не может рассчитывать на жертвы катастрофических случаев, ибо общество стремится довести их до минимума и медицина прежде всего заинтересована в этом же.

Так что, по-видимому, «спрос» всегда будет превышать «предложение», и следует искать другие возможности замены нежизнеспособного сердца.

Тот, кто «открыл шлюз», профессор Кристиан Барнард, как раз и занят сейчас «другими возможностями». Любопытно, что такие пугающие прежде, такие недопустимые в медицине слова — клинический эксперимент — вошли теперь в обычный лексикон.

Итак, новые экспериментальные операции — «подсадка» второго сердца, «в помощь» своему, больному. Пожалуй, эти эксперименты не столь устрашающи, как предыдущие: если «подсаженное» сердце начнет отторгаться, свое, оставленное в грудной клетке, сможет обеспечить кровообращение до тех пор, пока не будет произведена новая пересадка. Ну, а если долгое время не удастся найти подходящего донора? По-прежнему остаются без ответа и этот, и другие вопросы: где брать сердца? Сколько может понадобиться одному больному пересадок? Выдержит ли его собственное сердце?