Очаровательное захолустье - [8]

«Отец! — говорю ему я (хотя мне он как раз не отец). — Если бы ты действительно хотел что-то видеть… и на самом деле переживал бы за кого-то, то мог бы легко понять, что этот мужик, как бы тебе незнакомый, на самом деле наш сосед Валера Воскобойников, который, кстати, неделю назад на своей машине из больницы тебя привез… это я к тому, если бы тебе действительно люди интересны были, а не вымыслы твои! Кроме того, живешь ты не первый уже год тут и мог бы заметить, что дрова — дрова, не заготовкой коих ты нас сейчас попрекаешь, — не имеют ни малейшего отношения к конкретной нашей жизни, поскольку на нашей половине дома нет печки. Не заметил этого? А ведь мог бы… если бы что-то человеческое действительно интересовало тебя!»

«…Ты закончила? — задорно так голову закинул, китайская такая улыбочка приклеилась. — Так вот, вынужден признаться тебе, что не узнал… этого человека, который привез меня из больницы — спасибо ему, — лишь потому, что я уже не вижу вообще ни черта!!! А насчет дров — я изложил лишь объективные факты и более ничего, а что вы уж там на это накручиваете… дело вашей совести — и вашего воображения! Я тут ни сном ни духом!»

Швырнул в угол свой вещий посох, ушел к себе. И весь вечер не разговаривали, спросила только его: «Будешь ужинать?» — и он надменно кивнул. Хорошо, что ты приехал… теперь все будет хорошо!

Горячая едкая ее слеза извилисто побежала по моему запястью… Нет сейчас не скажу. Не смогу. Подожду, пока придет отче, и там, в общем гвалте и запальчивости, само, может, скажется… Подлый план.

— Ну что… готовить жрачку? — довольно уже агрессивно сказала она.

Ну-ну… Ее агрессия мне на руку… Если решусь.

Жена ушла на кухню — и тут из лесу, размеренно ступая и взмахивая посохом, показался отец. Действительно, издалека было видно на его гладко выбритом лице улыбку блаженства — значит, с новым открытием.

Вздохнув — надо сводить воюющие стороны, — я пошел навстречу ему. Сейчас он будет делиться жизненными наблюдениями, которым мы должны будем благостно внимать, но которые доводят жену до белого каления — потому что не имеют к реальным нашим проблемам ни малейшего отношения… а назвать их ерундой на радость жене — значит обидеть батю. Тем более это совсем не ерунда. Так и приходится метаться, удерживая их у черты! Отныне — и всегда? Нет! Специально вышел встречать его вперед, чтобы наиболее восторженная — и наиболее демагогическая на взгляд жены — часть его открытий не коснулась ее ушей. Первый заряд возьму на себя!

— Эй! — окликнул его я.

Чуть не прошагал в глубокой задумчивости мимо и тут резко тормознул, изумленно вытаращился.

— Ты? Оч-чень хорошо! — после долгой прогулки разрумянился, крепок, крепок еще… хоть недавно и из больницы.

— Ну… что ты там видал? — Я поспешно выдаивал из него прогулочные наблюдения, которые могли не понравиться жене. А если будет что-то подходящее — расскажем и ей. Хотя это навряд ли… Специально, что ли, чтобы меня терзать, встали в позиции?

— А? — Он задорно закинул голову, весело глянул. — Представь себе — видал. Удивительную вещь… о приспосабливаемости растений!

И тут продолжает свою почти вековую сельхоздеятельность!

Ну, это еще ничего, подумал я… хотя жена к этому тоже не особо благоволит.

— Представляешь? — Он огляделся, на чем бы это нарисовать, но, не найдя ничего подходящего вокруг, стал изображать своими большими ладонями. — Упала сосна. Был тут ураган… у вас в городе был ураган?

— …кажется, нет. — Одновременно я оглядывался назад: не делает ли там жена что-то предосудительное, готовясь к бою? Наверняка.

Потом я повернулся к отцу… Так всю жизнь и вертеться?

— Так вот, — заговорил он азартно, сверкая очами. — Упала сосна. Задрала корни. И мох, что на них рос — мельчайшие ворсинки, — я разглядел.

А говорит еще, что видит плохо!

— И они сначала росли в прежнем направлении, то есть уже горизонтально. И вот — я сегодня заметил! — Он победно улыбнулся белыми еще зубами. — Концы ворсинок стали загибаться вверх, то есть к солнцу! Видал-миндал? — Он пихнул меня радостно в плечо.

Да-а… Приятно каждый день возвращаться с открытием. Если, правда, оно никому не вредит! А кому, собственно, может вредить открытие? Я оглянулся. Жены на террасе не было. Так голову отвертишь!

Он весело зашагал к дому, прислонил к крыльцу свою палку, продекламировав с пафосом: «…И, верный посох мне вручив, не дай блуждать мне вкось и вкрив». Знаю, что под настроение он может шпарить «Онегина» час подряд… но сейчас это вряд ли получится. Воинственно подбоченясь, появилась жена:

— Ну что, жрать вам давать?

Видимо, на кухне она усугубила свое настроение.

Отец с улыбкой сел за столик во дворе, всячески демонстрируя: вот — я улыбаюсь. Не отвечаю на вызов. Я мудрый, терпеливый человек. Если дадут что-нибудь поесть — я смиренно покушаю. Нет так нет.

Жена со стуком поставила две тарелки с мясом и села рядом, ничего себе не положив.

— А ты почему не ешь? — кротко спросил я.

— Потому, что я не понимаю — сколько же можно жрать?

Отец, улыбаясь терпеливо и отстраненно, снял шляпу, обнажив мощный лысый свод, подвинул тарелку и стал есть. Ел он страстно и истово, как делал все, что действительно его интересовало. Жена глядела на него в упор и с вызовом. Ну как их оставить одних? К тому же к ограде подкатил автобус, из него вышла праздная толпа и стала слушать четко доносящиеся сюда речи экскурсовода о страданиях великой поэтессы в этом крохотном домике… Она, кстати, одна тут мучилась, а нас тут восемь человек, две семьи — еще одна семья с той стороны! Только зрителей нам сейчас и не хватало. Чувствуешь себя зверем в клетке причем в чужой!