Обыкновенная трагедия - [47]

Теперь город принадлежал Марии и ее мужчине. Он дарил ей милые безделушки и цветы, а она жадно ловила каждое его слово, каждый взгляд и каждый жест. Они много и увлеченно разговаривали, так, что казалось, слова для них были водой для измученного жаждой путника, рассказывали друг другу о местах, где родились, о прошлой жизни, о людях, которых встречали. А позже, сначала осторожно, но со временем все смелее, они раскрыли друг другу свои тайны, заветные мечты и планы на будущее.

Мария никогда не была так откровенна с кем-либо, тем более с мужчиной, и теперь, открывшись, признавшись, чувствовала себя особенно. Она будто полностью обнажилась, но не почувствовала смущение или уязвимость, а напротив, ощутила себя сильнее, свободнее и легче, будто скинула с себя незримый груз, а теперь была воздушная и окрыленная, словно на вершине самой высокой горы, в прозрачном эфире, где все прошедшие ненастья показались ей мелкими и незначительными, а опасения испарялись, как утренний туман, без труда развеянный полуденным ветром.

Мария была влюблена и счастлива. Ее счастье было столь огромно, что заслоняло собой весь оставшийся мир. Она не могла думать ни о чем, кроме как о своем мужчине: добром и искреннем, умном и скромном. Мысли о матери и брате, столь заботившие ее прежде, отошли на второй план. Теперь заботы о семье толкались где-то на задворках ее памяти, лишь изредка пролезая вперед, чтобы через мгновение снова быть откинутыми, уступая место лавине новых и сильных чувств.

Ее звонки матери стали реже, а разговоры — короче, больше из-за страха выдать себя, чем из-за невнимательности. Мать все же чувствовала новое в дочери и спрашивала ту о причинах внезапных перемен, но Мария решила скрывать свои отношения и успокаивала мать тем, что занята и устает на новой работе, поэтому и кажется для матери другой.

После каждого такого разговора девушке было невыносимо стыдно. Она прежде никогда не обманывала мать и теперь понимала, что совершает предательство. Однако перспектива раскрыться матери пугала ее сильнее. Для нее было недопустимо рассказать матери, что ее маленькая дочь повзрослела и встречается в городе с мужчиной. Мария знала, что мать, консервативная и скромная женщина, потребовала бы от нее немедленно познакомить ее с ним и придать их отношениям приличный характер. Но девушка не могла предположить, что скажет на это он, как отреагирует, и боялась, что это усложнит или даже испортит их отношения. Она не могла допустить этого. Теперь во всем мире были только они самые главные, и появление третьего, пусть даже матери, казалось, могло разрушить их зыбкое зарождающееся счастье. После долгих и мучительных раздумий Мария рассудила, что она имеет право на свое счастье. Ведь она всю жизнь была верной дочерью и сестрой, отдавала свой семейный долг сполна, особенно сейчас, когда стала единственным добытчиком в семье и исправно высылает деньги на лечение брата.

Девушку также беспокоило и смущало, что их отношения, несмотря на целомудренность, шли к своей неизбежной кульминации. Он ни разу не позволял себе завести с ней разговор о близости, тем более она никогда не давала этому повода. Но они оба чувствовали приближение этого момента. Ощущение скорой близости нарастало, оно витало в воздухе всякий раз, когда они невольно прикасались друг к другу, когда заглядывали друг другу в глаза, когда говорили друг другу неловкие слова нежности. Иногда, в минуты душевной слабости, Мария отчаянно желала, чтобы это наступило скорее. Чтобы он перестал быть скромным и вежливым и настоял на своем мужском праве. Но он был верен себе и своему воспитанию, а она, когда жар в теле проходил, была благодарна ему за стойкость и почтение к ее девичьей чести.

Однажды, когда они шли по розовой от включившихся фонарей улице и осенний вечер золотил прохладный воздух отблесками таящего солнца, он сказал ей:

— Мария, я много думал. О нас.

— Да? Что же? — спросила она, повернув к нему голову.

По интонации его голоса и напряженному выражению лица она почувствовала, что он скажет ей что-то важное, и от этого внутри нее будто натянулась и зазвенела струна. Ей стало страшно и волнительно от того, что он ей скажет, но она, как могла, пыталась не выдать свои чувства и придать себе легкомысленный вид.

— Я тебе признаюсь. У меня были девушки. Однажды я почти женился. Но ничего не вышло. Очень хорошо, что так получилось. Сейчас бы я очень об этом пожалел. Ну, я не об этом хотел сказать… Вот дурак, зачем тебе вообще говорить о моих прошлых девушках… Прости…

— Это ничего, я не обижаюсь…, — чуть слышно ответила она, боясь помешать ему высказаться.

Он взял ее за руку, сильно сжал, так, что ей стало немного больно. Его рука была горячей и влажной, и его? жар немедленно передался ей. Они прошли так почти квартал. Он молчал, собираясь с мыслями, а она мучительно выжидала. Ее ладонь в его руке изредка сжималась, выдавая волнение, словно пойманная в силки трепыхающаяся птица.

— Так вот…, — наконец продолжил он, — я долго искал свою девушку. Хорошую, честную, настоящую девушку, которой не важно, сколько у меня денег, сколько подарков я ей дарю и в какие заведения приглашаю. Знаешь, я не из таких парней, которым нравятся гулянки и все такое… Я не такой. Мне этого не нужно.