Обыкновенная пара - [25]

— К твоему сведению, мне удалось достать на завтра два билета на самолет.

— На завтра?

— Да, у Одиль есть подруга, директор турагентства, она нашла для меня места.

Ненавижу Одиль. У этой женщины слишком много друзей.

— Бенжамен, выслушай меня хоть раз. Мы уезжаем на месяц, разлука пойдет нам во благо.

Вот оно, решение!

Я подтверждаю, что до меня дошло. Но неубедительно подтверждаю.

А садик? Садик не проблема, Беатрис с воспитательницей подружки, та очень гордится, что среди родителей в ее группе есть автор детских книг, и этот автор приходит читать детям свои рассказы, и «можно абсолютно доверять» этому автору, когда этот автор обещает поддерживать связь с садиком во время отсутствия ребенка.

— Пап, мы берем с собой домашние задания.

Домашние задания? Уже?

Помню наш странный ужин. Беатрис говорит с Марион так, будто меня не существует. Рассказывает, что они будут делать, куда поедут. И как это будет здорово.

Марион была слишком мала, когда ездила в Гваделупу, и, конечно же, ничего не помнит. Тесть с тещей обычно прилетают в метрополию несколько раз в год. Они сохранили за собой небольшую квартирку, и это избавляло нас от необходимости селить их у себя на долгие недели… Помню, как Беатрис говорила: «Бенжамен, я все равно не смогу жить с матерью под одной крышей, главное, не предлагай ей останавливаться у нас!» Как же она теперь перенесет совместное существование?

Беатрис объясняет, вдается в подробности, восклицает… Можно подумать, что рассказывает сказку.

Она избегает меня, избегает моего взгляда. Как будто меня нет. Но говорит все это именно для меня. «Вот увидишь, как нам там будет хорошо, тебе и возвращаться-то не захочется!» Я слушаю и расстраиваюсь.

А малышка заинтригована, она задает вопросы, ее глаза блестят. К концу ужина дело сделано: ребенок в восторге.

И уже у кроватки:

— Жалко, пап, что ты не хочешь ехать с нами…

Отвечаю, что не могу сейчас ехать, что я сейчас не в отпуске, иначе, конечно же, поехал бы с ней.

Помню, что, глядя на то, как Марион складывает ручки на подушке и пристраивает на них голову, я подумал: вот этот жест я никогда не забуду, он всегда будет стоять у меня перед глазами, я сохраню его навсегда и никто не сможет его у меня отнять.

Помню, потом мы выясняли отношения.

— Бенжамен, я приняла это решение, чтобы ты все обдумал. Ты поймешь, что такое одиночество. Это послужит тебе уроком: оценишь преимущества семейной жизни. И может быть, когда я вернусь, будешь по-другому вести себя со мной.

Я продолжал молчать, и она утратила свой учительский тон. Урок закончился.

— Скажи, что ты думаешь. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Помню, в тот момент во мне что-то произошло, как будто щелкнуло. Это не я ей отвечал, или, может быть, это говорило мое новое «я». Непривычное и для меня самого удивительное.

— Что я об этом думаю? Думаю, что это шантаж. Понимаю ли? Да, я понимаю, что ты мне мстишь.

— Бенжамен, как это мелко! Я в тебе разочарована! Да я же просто пытаюсь найти варианты, при которых мы бы стали… стали прежними. Чтобы нам было хорошо вместе…

Помню, как вслед за этим ее голос смягчился, она обняла меня за шею, потрепала по щеке и прошептала мне на ухо, как секрет, как признание в любви:

— Бенжамен, я хочу, чтобы мы любили друг друга. Хочу, чтобы мы были настоящей семейной парой.

Это было сильнее меня. Я высвободился, посмотрел на нее, и слова нашлись сами собой:

— Ты не хочешь, чтобы мы были семейной парой, ты хочешь мной командовать.

Я думал, что от потрясения она упадет в обморок. Она побледнела и стала озираться по сторонам так, будто потерялась и не понимает, где находится.

Потом пришла в себя.

— Объясни, пожалуйста, Бенжамен! Объясни!

Но я уже все сказал и устал.

Я пошел спать.

Помню, потом я слышал, что она плачет, но мне не хотелось ее утешать.

На следующий день они уехали. Я едва успел попрощаться с Марион.

Я вспоминаю…

Я вспоминаю все и рассказываю об этом подушке Беатрис. Однако подушка слушает равнодушно. И продолжает упрекать меня в одном и том же: «Видишь, что ты наделал! Довести до слез такую красивую женщину! И тебе не стыдно? Она такая чувствительная, такая хрупкая…»

Мне ясно, конечно, что подушка на стороне Беатрис, ведь это же ее подушка. Нет, ты все-таки выслушай меня, ведь я прав: она увезла Марион, она жестока по отношению ко мне, и если я не рыдаю по всякому поводу, это же не значит, что у меня нет чувств… Ты понимаешь?

Но эта глупая подушка упряма как ослица: я — злодей, Беатрис — жертва, и с этого ее не собьешь.

Повернувшись к своей подушке, единственной, кто мог меня понять, я призвал ее в свидетели и вдруг осознал, что говорю вслух. Сам с собой.

Я разговариваю сам с собой, как старый холостяк. Меня бросает в дрожь, и я умолкаю.

Только это ничего не меняет: тишина наполнена словами, которые я мысленно говорю себе.

Где она, Марион-марионетка? Вот она летит, вот она…

12 Рыбкины писи

Я хожу вокруг него, спрашивая взглядом: выполнять приказ или ослушаться? Телефон безучастен, у него нет мнения по этому поводу. «Тебе решать, я всего лишь предмет».

Приказ: «Ты нам не звони, я сама позвоню, ясно?»

Пока меня удостоили только одним звонком, одним и сверхлаконичным: «Мы дома, все в порядке». И голос был не тот, без которого я чахну.