Обязан жить. Волчья яма - [14]

Над неподвижным часовым развевалось громадное цветное знамя. Привязанные к обглоданным деревьям лошади топтались на мостовой, притрушенной сеном. Иногда останавливались легковые машины, из них выходили подтянутые офицеры и шли к дубовым дверям. Забранные коваными решетками окна изнутри были прикрыты шторами, и только в одном, распахнутом настежь, сидела на подоконнике женщина и мирно курила папироску.

«Что ж, покурим и мы… Может быть, последнюю в своей жизни», — Андрей раскрыл пачку «Пальмиры» и задымил, но табак был горьким и противным. Он смял папиросу и старательно раздавил ее каблуком. Поймал себя на том, что делает все медленно, всячески оттягивая время, когда надо будет встать и идти туда, в это угрюмое здание.

Он поднялся со скамейки, одернул пиджак и пошел через дорогу.

— Куда? — спросил часовой.

— К начальнику.

— Спросишь у дежурного.

Андрей потянул на себя тяжелую дверь и оказался в сумрачном вестибюле. Свет падал только из верхних цветных витражей, и пол, казалось, был сложен из бледной расплывшейся мозаики. За маленьким столом, между двух холодных мраморных колонн, сидел дежурный офицер.

— Мне бы к начальнику, — растерянно оглядываясь, проговорил Андрей.

— По какому вопросу?

— Да понимаете, господин…

— Личный? Служебный? Вы кто такой?

— Тут такое дело, — шепотом сказал Андрей, — Касается коммунистов… Вы объявления развесили…

— Понятно, — офицер развернул бланк пропуска. — Фамилия?

— Кривцов Федор Павлович.

— Второй этаж. Пятая комната. К господину Фиолетову… Не забудьте сделать отметку.

— Благодарствую, — поклонился Андрей и пошел к широкой, покрытой ковром лестнице. Он бесшумно поднимался по ступеням, и вокруг стояла тяжелая гулкая тишина, в которой иногда где-то хлопали двери, слышались торопливые шаги, и затем снова все здание словно погружалось в напряженное безмолвие. На лестничных площадках бронзовые амуры держали ветвистые канделябры. В их круглых пустых подсвечниках торчали расплюснутые окурки.

— Вы куда? — вдруг громко, так, что Андрей вздрогнул от неожиданности, спросил голос.

Он обернулся и увидел в нише офицера. Тот сидел в бархатном синем кресле, поставив клинок между раздвинутыми коленями. Андрей молча показал пропуск.

— Налево, третья дверь.

Андрей прошел в коридор. Несколько раз глубоко вздохнув, осторожно постучал костяшками пальцев.

— Да! Войдите!

Офицер встретил его стоя. Был он высок ростом, смугл и похож на итальянца. Глаза глядели внимательно, в них была скрытая веселая искра.

— Поручик Фиолетов, — представился он и широким жестом показал на стул. — С кем имею честь?

Андрей замялся, словно хотел что-то сказать, но от волнения не мог выговорить ни слова.

— Смелее, — засмеялся поручик Фиолетов и ловким щелчком направил через стол коробку с папиросами. — Закуривайте…

Поручик умел владеть собой и знал, что роль приветливого простецкого человека лучше располагает к откровенности посетителей, чем казенная официальность сухой встречи. Ему, бывшему гвардейскому офицеру, в достаточной степени пришлось изучить повадки и характер тех, кто добивался с ним свиданий. Такова его работа вот уже на протяжении двух лет. Контрразведка не могла существовать без анонимных писем, провокаторов и доносчиков. Она сознательно взяла на вооружение развращенные, порочные инстинкты. Люди приходили сюда, негодовали, плакали, разоблачали заговоры, а за этим всегда было одно — рабское повиновение власти, зависть к себе подобному, но более удачливому, плохо спрятанная трусливая корысть. Все это рядилось в прекрасно сшитые костюмы или лохмотья оборванцев, носило фетровые котелки, офицерские фуражки, с еще не выцветшими пятнами от снятых кокард, но в сущности своей оставалось схожим, как гипсовые слепки, снятые с одного лица.

Фиолетов смотрел на сидящего перед ним крепко сложенного молодого человека и пытался по его суетливым движениям, излишне фасонистому покрою одежды и аккуратному пробору в мягких волосах определить характер и профессию посетителя. Было в нем что-то от приказчика небольшого магазина — врожденное раболепие и готовность услужить, но за вкрадчивостью манер и заискивающими взглядами улавливалось нагловато-нахальное — это выдавал начес чуба на правую бровь; тупой подбородок и холодноватый блеск выпуклых глаз.

«Кто же такой? — думал Фиолетов. — Физически крепкий… но руки… Белые руки с ровными ногтями. Одет слишком… Это доказывает низменное происхождение. Плебей… Умный рот…»

— Трудное дело, — вздохнул Андрей, — не знаю, как быть…

— Ну так-с, — Фиолетов весело улыбнулся. — Доставайте из своего кармана наше объявление…

Андрей ошеломленно посмотрел на него и медленно вытащил из внутреннего кармана свернутый лист бумаги. Он его сорвал со стены полтора часа тому назад.

— Денежные затруднения? — продолжал чуть иронически Фиолетов. — Или святое желание отмщения?

Андрей подавленно молчал.

— Вы можете не стесняться, — подбодрил поручик. — Мы здесь понимаем, что восемь тысяч рублей не всегда удачная цена… Как ваша фамилия? — Он потянулся за пропуском. — Я вас слушаю, Федор Павлович Кривцов.

Андрей поднял голову, исподлобья посмотрел на офицера.