Обязалово - [22]

Где столько баб, где мой дурдом.

И как я, с ним навек простясь

Там позвенел в последний раз!»

Цвет странный. И на ощупь… не моё. Мало того, что не чувствую, но и фактура поверхности… Странно. А где эта дура?

Мара сумела оторвать мою вторую руку от своего горла, завалилась на бок и надрывно кашляла, с воем заглатывая воздух. Рывком опрокинув её на спину, я подсунул ей под нос свою «колокольню» и поинтересовался:

— Это что?

— Я же не для себя! Ты же ей должен! Кроме тебя — некому! Это твоя обязанность!

Обязанность? Кому я ещё в этом мире чего должен? И какая связь? Мара сунула мне в руки какую-то шкуру, и принялась нервно уговаривать:

— Одень это. Рубаху эту мехом наружу и голову. И пойдём. Ждёт она.

— «Она» — кто?

— Волчица. Елица. Она же… ей же… Я её опоила, в волчью шкуру одела, на цепь посадила. В баньке на полке — раком стоит, рыком — рычит. Она теперь — не она, а волчица лесная. И ты одевай. Ты — тоже волк.

— Не понял. Маскарад? Зачем?

— Она — не она и ты — не ты. Она — не девка, ты — не боярич. Волк с волчицой… свадьбу играют.

Несколько мгновений я пытался переварить услышанное и совместить с известным. Шарики в моей молотилке упорно не цеплялись за ролики. Попытки мыслить обламывались на первом же шаге. Как это часто бывает — помогло знакомое.

«Я — не я, и корова не моя» — русская народная мудрость.

Из фолька, но более новейших времён:

«Подходят ко мне двое и говорят:

— А! Фёдя! — и давай бить-молотить.

— А ты?!

— А мне пофиг — я же Вася».

Как такой метод по-научному называется? Имперсонализация? Перенос личности? Замена самоидентификации? Маленькие дети часто выдумывают себе «карлсонов» с пропеллером и сваливают на них ответственность за съеденное варенье. Это годится для городских детей. А здесь одушевляют всё — выбор больше.

«Я — сучка, сучка, сучка.

Я вовсе не медведь.

Волчице так приятно

От волка залететь».

Бедный Винни…

Мара надумала излечить девку от её психа. По народной методе: «клин — клином». А страх — волком? Не знаю переживёт ли пациентка лечение. И у меня внутри этот раскалённый стержень… Как бы не зажариться.

Рубаха представляла собой подобие детской распашонки с пришитыми варежками из волчьих лап с когтями. Когти были специально сточены. А снизу на мне были штаны, тоже из волчьих шкур. Светлый густой длинный мех, покрывающий ляжки волков с внутренней стороны, выглядел на моих ногах… смешно и глупо. Особенно из-за прорези в паховой области. Откуда торчала моя «колокольня».

— Мара, ты чего, штаны без прорехи найти не могла?

— Сейчас-сейчас, миленький. Вот шапку тебе оденем. Чтобы и не узнал никто.

Что, там ещё и зрители будут? С аплодисментами и вызовами на бис…

Она попыталась нахлобучить на меня чучельную голову крупного волка. Тяжёлое, несуразное… изделие. С кусочками прусского янтаря, вставленными в глазницы. Я перехватил её руки, взял эту лохматую голову и надел на свою лысую.

Отвратительно. Какой-то сложный запах: гниль и что-то пряное. Ничего не видно и не слышно. Меня потянуло за руку, и я сделал шаг. Один, другой… Очень мешали когти на ногах — цеплялись за всё. И сильно раздражала «колокольня». «Болтовня свободного эректуса». Частично свободного: с одного конца.

Фольк снова прав: «Нет правды в ногах. Но нет её и выше».

Медленно, в раскорячку, в полной темноте волчьей маски, я, наполненный внутренним жаром и холодом, шаг за шагом, двигался куда-то, влекомый твёрдой рукой прыгающей богини смерти.

Данте Овидий так отвёл в ад. А меня куда?

В какой-то момент воздух вокруг обжёг мои ноздри. Запах в маске усилился до невыносимого. Я попытался сдёрнуть этот… «гермошлем», освободить голову и вздохнуть нормально. Но меня что-то стукнуло под коленки. Падая, выставив вперёд руки, попал ими на что-то… живоё.

Оно дёрнулось, я инстинктивно попытался ухватиться за него. Но в этих… варежках с когтями. С тупыми, как я сам… Сжал между ладонями. Оно рвалось из моих рук. Автоматически прижал крепче, дёрнул вырывающееся на себя.

Оно пыталось вывернуться, убежать. А я терял равновесие, заваливался вперёд. Снова рывком вернул это, в моих руках-лапах, назад. И понял, что я… что моя «колокольня»… куда-то… попала. Чем-то направленная. Кем-то… Но чувствительность у меня… как у бревна. Судя по очередному рывку… этого, которое в руках… по смутно донёсшимся до меня звукам не то — визга, не то — воя… кому-то больно. А мне? — А… деревянно мне всё! «Я — не Федя, я — Вася».

Три дня голодовки с воздержанием несколько сместили… мою адекватность. В сторону раздражительности. А снадобье Мараны качнуло маятник в ещё дальше. Тактильные ощущения пропали ещё в избе. «Ничего — не вижу, ничего — не слышу»… И не нюхаю — тоже. Только лапаю. Лапами.

Волчья шкура и маска вообще отсекали меня от внешнего мира. Это раздражало и тревожило. Избавиться от них не получалось: руки были заняты: что-то живое, гибкое, нервное пыталось вырваться из моих лап. Дёргалось, изгибалось… Стоило чуть ослабить хватку и оно куда-то уползало.

Такая… непослушность бесила, вызывало ярость, стремление наказать… Я резко рванул это… чересчур самодеятельное… на себя. До удара. В низ живота. Чуть отпустил и, когда оно снова попыталось вырваться — повторил ещё резче. И — ещё. И, уже сам, отталкивая зажатое между ладонями-лапами, вернул в удобное для меня положение. В удобное — чтобы рвануть. Чтобы воткнуть. Насадить. Вонзить. Насквозь. До упора.