идея анализа не вписывается в наш режим? Жаль… Ира смотрела в мою сторону; видимо, чувствовала, что меня так и подмывает что–то сказать. Но Ангелина Иосифовна опередила. — Наше предложение: вопрос о систематическом коллективном анализе учебной деятельности вынести на педсовет. Мы его вместе обсудим. В общем, — продолжала она, — мы «за», но ваша идея вызывает к жизни еще одну. И ее тоже надо тщательно обсудить. — Но мы не закончили. Дело в том, — опять начала Ира, — что это второе заседание. Мы уже собирались… — Ир, не тяни, — подбодрили ее ребята. — Мы предлагаем уроки изобразительного искусства дать Шептун, а хореографию—Кучеренко. А то опять кого–нибудь в середине года возьмем впопыхах. Света и Валя справятся? А пока они работают, можно спокойно искать замену. «Как же мы раньше не подумали об этом?» — мысленно отметил я. — Светлана была организатором и ведущим исполнителем художественного оформления второго этажа, вся роспись пола, стен—ее с ребятами работа, — секретарь говорила уже спокойнее, четко аргументировала предложение комитета комсомола. — Валя Кучеренко—солистка танцевального ансамбля «Росинка», его директор. Обе они с людьми работать умеют. Ну что еще… скромные, хорошие девчонки. Да вы же их сами знаете? Уроки они уже вели. Кафедры им помогут. — Ну что? — с едва скрываемым внутренним восторгом спросила у меня Ангелина Иосифовна. — У меня сомнений нет. — И я так считаю. Вот только Николай Васильевич… — Я за? — вырос на пороге Николай Васильевич Кожухарь. Его появление внесло веселое оживление в наш круг. Напряженность уступила место той уверенной бодрости, которая приходит как награда за трудную, очень важную работу. — А я не хотел прерывать Иру, — улыбаясь, признался он. — Думаю, будет пауза—зайду. Так что невольно подслушивал. Я — «за»? — повторил опять. — И чего только в Кировоград ездил? А ездил, кстати, без толку. Далеко, говорят, от города, и заработок не устраивает. Он махнул рукой, словно отталкивая неприятный образ, и уже подчеркнуто серьезно, почти торжественно произнес: — А придумали вы здорово? Это—выход? Но точку здесь я не ставлю. У того зимнего вечера был грустный эпилог. Когда мы шли веселой и шумной гурьбой из школы, я заметил, что Ира была какой–то подавленной. Это никак не гармонировало с тем, что окружало нас. Вверху большим лучащимся шаром висела луна. Облитый ее магическим светом снег лежал под ногами бугристой белой скатертью, сверкал серебристым великолепием, ворчливо поскрипывая в такт шагам. Было свежо, прохладно и празднично. — Вы чем–то расстроены, Ира? — спросил я, когда мы чуть поотстали от шумной компании. — А вам весело? — Ну не весело, положим, а хорошо, радостно. Что вас огорчает? — Вы… — Я? — Да, вы. Вы тоже нам не до конца верите. Я едва не задохнулся от удивления. — Как вы к этому могли прийти?! — Наблюдала за выражением вашего лица. Вы нас усиленно поощряли, восхищались. Слушали с умилением. Как же—деточки, оказывается, мыслят и могут говорить дельно! А мне ваше восхищение… — Ира остановилась, подняла на меня глаза. А в глазах столько горечи, укора, что все мои слова, которые я приготовил, пропали, потеряв и вес, и смысл. Ирина не смотрела, всматривалась в меня так, будто хотела достать самое дно моего «я». — Неужели вы тоже из диспетчеров? — Каких диспетчеров? — Взрослости нашей, — вздохнула она. — Захотел— включил: пусть побалуются, поуправляют собой, нами. Захотел—выключил. Удобно, правда? А взрослость—это что, образование, возраст? — Ира… — Не надо, Михаил Петрович, ничего говорить. Вы лучше подумайте. Вам верят. А сегодня не лучший ваш вечер. Не обижайтесь. Вы бы не спросили—я бы не ответила. Хотя рано или поздно надо было вам сказать. Ну, я пошла, — она опять вздохнула и зашагала к ожидающим ее ребятам. Ну и вечер!.. После первых попыток оправдаться перед Ириной и перед собой я все больше убеждался: она права. И от сознания ее правоты что–то сдавливало грудь, хотелось вырвать из себя то самое «нечто», которое удивлялось и восхищалось… В этом удивлении как раз и прочла о себе Ира: «Вот вы, оказывается, на что способны! Ай да ребята! Ай да молодцы!» Удивляются тому, чего не ждали. То же умиление было во взглядах Ангелины Иосифовны и Ольги Андреевны. И я вспомнил слова учеников о терпении. Не подсказали ли мы саму мысль о терпеливом переубеждении учителя своей реакцией на происходящее? А вдруг так и не сможем подняться до действительной веры, когда ожидание поведения наших юных товарищей будет адекватно их реальным потенциям?! Обидно и больно стало и за себя, и за ребят. Сколько же нам надо взаимного терпения друг к другу, чтобы старшим не унизиться до снисходительности, а младшим не проявлять показной, нарочитой независимости. Как же нас давит многовековой стереотип отношений старших и младших! Мало сказать, мало подумать о необходимости веры в силы ребенка, о необходимости разговора с ним «на равных», мало, очень мало. Нужно шаг за шагом, ломая перегородки штампов, идти к высоте равенства с детьми. И только тогда начнется мучительно трудное, но крайне важное умение смотреть в глаза ребят не сверху, а прямо. Вспомнил вопрос Ольги Андреевны: «Это вы их собрали?» И еще раз увидел недоверчиво–ироническое выражение ее лица, когда ответил: «Нет!» Она наверняка ушла домой, полагая, что комитет и его решение моих рук дело. Недостает нам пока действительной веры в ученика. Мы сами, будучи детьми, прошли эту школу искаженных, как в кривом зеркале, отношений взрослого и ребенка. Внушаем из поколения в поколение: старших надо уважать? А верно ли так упрощенно, от календаря распределять достоинства людей? Ира правильно подметила: взрослость—синоним духовности, ответственности. Не годы нужно уважать, а мудрость, силу духа, независимо от возраста. «Скоро тебе сорок, — вел я с собой мысленный разговор, — а ты все еще осваиваешь азы человеческих отношений. Надо спешить. Не заметишь, как пробьет последний час твоей жизни. О чем подумаешь тогда? Вдруг увидишь глаза детей и прочтешь в них немой укор: «Ничего ты в нас не понял, потому что не хватило у тебя мужества поверить до конца». «Предполагай в ученике достоинства до того, как они проявятся, уважай в нем личность и общайся с ним на равных», — записал эти слова в дневник, и стало легче. Завтра в школу пойду чуть более зрячим. Светлана Шептун и Валя Кучеренко работали в должности педагогов около месяца, ровно столько, сколько потребовали обстоятельства. Хорошо работали. Но не об этом речь. Важно другое. Решение комитета комсомола стало началом реального, осознанного и действенного сотрудничества учителей и учеников в нашей школе, убедило всех в том, что развитие самоуправления, инициативы каждого—единственно возможный путь совершенствования жизни коллектива, укрепления здоровых отношений между педагогами и учащимися, активное средство воспитания ответственности, гражданской позиции. Но решительные шаги к открытому диалогу с учеником, педагогике сотрудничества поставили перед нами проблему всестороннего развития, самосовершенствования учителя. И вновь завьюжило в школе… — А зачем мне ваша многогранность? Хороший учитель учит тому, что знает сам. Разве этого детям недостаточно? Такие примерно фразы звучали часто в стенах школы. Неприятие высоты, нежелание или боязнь попробовать себя у иных прикрывалось теоретизированием о пресловутой «золотой» середине, признанием ее нормой жизни. Все, что выше, называлось «завихрением», «из ряда вон», «не от мира сего», объявлялось противоречащим здравому смыслу. И с этой скрытой позицией бороться было труднее всего. Но жизнь рано или поздно потребует перестройки от каждого, ибо реформа школы начинается прежде всего с преобразования психологии учителя.
