Объясняя религию. Природа религиозного мышления - [47]
Сколько вокруг нас всякого разного? Если младенцы такие умные, может, они еще и считать умеют? Представьте себе, да. Точнее, в их мозге, как и в нашем, имеются некоторые механизмы, которые отслеживают количество объектов вокруг, реагируют на «невозможные» изменения (например, если два объекта превращаются в один) и дают реакцию удивления. Покажите шестимесячному ребенку предмет, закройте его непрозрачной ширмой. Потом покажите другой предмет, уберите за ширму. Потом поднимите ширму, а за ней только один предмет. (Такие дешевые трюки когнитивные психологи в своих экспериментах используют часто.) Дети бурно удивляются, особенно если предметы, спрятанные за ширмой, успели поменять форму или цвет, а значит, какой-то участок младенческого мозга отслеживает, сколько предметов прячут. Обратите внимание, что в подобных экспериментах оба предмета вместе дети не видят, так что удивление у них вызывает не просто перемена в окружающей обстановке, но перемена неожиданная.[42]
Откуда нам все это известно? Разумеется, нет смысла спрашивать пятимесячного ребенка, не кажется ли ему странным, что 1 + 1 = 1. В экспериментах с участием настолько юных испытуемых используются специальные методы замеров интенсивности удивления и внимания – по направлению взгляда или по активности сосания пустышки. Если предъявляемые младенцу экспозиции соответствуют его ожиданиям, он быстро теряет интерес и начинает смотреть по сторонам. Если же поменять экспозицию определенным способом, можно завладеть вниманием младенца снова, то есть он заметит разницу. Разумеется, задача эксперимента – отследить реакцию не на изменение как таковое, поэтому визуальные стимулы меняются разными способами, и экспериментатор наблюдает, одинаковый ли результат дают эти способы. Так у нас появляется возможность определить, какие перемены завладевают вниманием лучше других.
Как видим, юное сознание еще не значит «примитивное». Многие специализированные способности, которые мы наблюдаем у взрослых, уже присутствуют у младенцев – в форме определенных ожиданий (например, о пространственно-временной непрерывности объектов), предпочтений (например, различение человеческих лиц и различение морд жирафов) и видов умозаключений (например, если этот предмет движется по собственной воле, попытайся определить его цель; если он движется от приложения внешней силы, вопросом о цели не задавайся). Эти ранние способности позволяют применять к определенным областям окружающей действительности соответствующие системы логического вывода. Именно так ребенку удается усвоить огромный объем информации об окружающем мире – благодаря установке охватывать не все многообразие фактов о нем, а лишь некоторые из них. Обращать внимание на все потенциальные связи между всеми окружающими объектами было бы напрасной тратой времени и сил (а то и вовсе непосильно). А вот выборочно можно усвоить многое.
Врожденное и приобретенное
Сами того не замечая, мы причисляем окружающие предметы к разным классам и подразумеваем у них разные «скрытые» свойства (сущность у животного, цель у действующей силы), которые раскрывают их суть. Что еще поразительнее, мы проделываем это задолго до того, как накопим достаточно сведений о мире, чтобы осознавать роль этих установок в его познании. У маленьких детей есть установка, что самопроизвольно движущийся объект имеет цель; что для взаимодействия с разными людьми необходимо различать лица; что к звукам, издаваемым людьми, нужно относиться не так, как к звукам от неживых предметов. Все эти установки можно наблюдать уже в очень раннем возрасте. Что, конечно, заставляет задаться вопросом, откуда они возникают. Присутствуют ли онтологические категории и системы логического вывода в сознании человека от рождения? Умеют ли младенцы изначально отличать, скажем, живое от неживого?
Вопрос, к сожалению, почти бессмысленный. (Я уже говорил об этом в одной из предыдущих глав, но к некоторым баранам приходится возвращаться снова и снова, иначе они норовят разбрестись, вызывая бесконечную путаницу.) Например, мы знаем, что ожидания по поводу животных и рукотворных предметов у дошкольников разнятся. Как такое различие может быть врожденным? Тем не менее нам известно, что маленькие дети ожидают самостоятельного движения от всех объектов, похожих на животных, но не от объектов, похожих на рукотворные. Может ли это различие опираться на какое-нибудь другое, еще более раннее? Не исключено, поскольку малыши различают живое («хаотическое») и неживое («ньютоновское») движение. Получается, можно продолжать двигаться во времени вспять и искать все более ранние способности и истоки сложных концептуальных различий. Однако учтите: чем дальше мы уходим назад, тем сильнее изменяются сами понятия. Начинали мы с понятия «животное», потом перешли к «объекту, похожему на животное», потом к «самопроизвольно движущемуся объекту», а потом к «объекту с хаотичным движением». Так что у новорожденного мы обнаружим, строго говоря, не понятие «животное», а нечто, что (в норме) дает что-то, ведущее к чему-то еще, на чем строится понятие «животное». То же относится и к другим понятиям. Их изначальные прототипы найти можно, но чем дальше мы уходим вспять, тем меньше они напоминают то, с чего мы начали, и тем больше мы обнаруживаем обобщений, на основе которых в будущем ребенок сформирует те самые понятия. По мере продвижения к истокам их приходится переформулировать, и в какой-то момент перед вами оказываются самые что ни на есть изначальные, закладывающиеся на очень раннем этапе прототипы. Однако они не совпадают с понятиями, с которых вы начинали раскручивать эту цепочку. Вполне вероятно, что генетический материал влияет на селективность полей коры головного мозга и на нейронные проводящие пути, которые взаимодействуют с этими зонами. Но активация нейронных связей, на которые опираются системы логического вывода, определенно требует дальнейшей калибровки.
Ничто не мешает нам описывать и объяснять человеческие сообщества так же точно и столь же успешно, как и все прочее в мире, используя научный инструментарий. Так рассуждает эволюционный психолог Паскаль Буайе в этой новаторской книге. Сопоставляя последние достижения эволюционной биологии, психологии, генетики, экономики и других научных дисциплин, автор представляет новый взгляд на устройство человеческих обществ. Буайе убедительно доказывает, насколько значимую роль когнитивные процессы играют в том, как люди выстраивают иерархии, семейные и гендерные нормы, как возникают межгрупповые конфликты и этнические стереотипы. В фокусе его внимания находится принципиальный вопрос: как выработанные в ходе эволюции способности и предрасположенности человека объясняют то, как мы живем в обществе? И почему данные естественных наук критически важны для понимания исторических событий и социальных процессов?
Монография посвящена истории высших учебных заведений Русской Православной Церкви – Санкт-Петербургской, Московской, Киевской и Казанской духовных академий – в один из важных и сложных периодов их развития, во второй половине XIX в. В работе исследованы организационное устройство духовных академий, их отношения с высшей и епархиальной церковной властью; состав, положение и деятельность профессорско-преподавательских и студенческих корпораций; основные направления деятельности духовных академий. Особое внимание уделено анализу учебной и научной деятельности академий, проблем, возникающих в этой деятельности, и попыток их решения.
Предлагаемое издание посвящено богатой и драматичной истории Православных Церквей Юго-Востока Европы в годы Второй мировой войны. Этот период стал не только очень важным, но и наименее исследованным в истории, когда с одной стороны возникали новые неканоничные Православные Церкви (Хорватская, Венгерская), а с другой – некоторые традиционные (Сербская, Элладская) подвергались жестоким преследованиям. При этом ряд Поместных Церквей оказывали не только духовное, но и политическое влияние, существенным образом воздействуя на ситуацию в своих странах (Болгария, Греция и др.)
Книга известного церковного историка Михаила Витальевича Шкаровского посвящена истории Константино польской Православной Церкви в XX веке, главным образом в 1910-е — 1950-е гг. Эти годы стали не только очень важным, но и наименее исследованным периодом в истории Вселенского Патриархата, когда, с одной стороны, само его существование оказалось под угрозой, а с другой — он начал распространять свою юрисдикцию на разные страны, где проживала православная диаспора, порой вступая в острые конфликты с другими Поместными Православными Церквами.
В монографии кандидата богословия священника Владислава Сергеевича Малышева рассматривается церковно-общественная публицистика, касающаяся состояния духовного сословия в период «Великих реформ». В монографии представлены высказывавшиеся в то время различные мнения по ряду важных для духовенства вопросов: быт и нравственность приходского духовенства, состояние монастырей и монашества, начальное и среднее духовное образование, а также проведен анализ церковно-публицистической полемики как исторического источника.
Если вы налаживаете деловые и культурные связи со странами Востока, вам не обойтись без знания истоков культуры мусульман, их ценностных ориентиров, менталитета и правил поведения в самых разных ситуациях. Об этом и многом другом, основываясь на многолетнем дипломатическом опыте, в своей книге вам расскажет Чрезвычайный и Полномочный Посланник, почетный работник Министерства иностранных дел РФ, кандидат исторических наук, доцент кафедры дипломатии МГИМО МИД России Евгений Максимович Богучарский.
Постсекулярность — это не только новая социальная реальность, характеризующаяся возвращением религии в самых причудливых и порой невероятных формах, это еще и кризис общепринятых моделей репрезентации религиозных / секулярных явлений. Постсекулярный поворот — это поворот к осмыслению этих новых форм, это движение в сторону нового языка, новой оптики, способной ухватить возникающую на наших глазах картину, являющуюся как постсекулярной, так и пострелигиозной, если смотреть на нее с точки зрения привычных представлений о религии и секулярном.