разумеется, не могло процветать естествознание и вместе с тем не могло совершенствоваться образование массы народной: философия, как неприступными стенами, оградила себя от большинства своими выспренними воззрениями и своим хитросплетенным образом выражения; наука была достоянием немногих, и эти немногие не умели извлечь из нее никакой существенной пользы. Отпор был приготовлен и не замедлил явиться в лице Бэкона Веруламского. Этот замечательный человек увидел необходимость круто повернуть направление умов, чтобы возбудить их к полезной деятельности: он ввел новый метод (способ изучения) в философию, направил умы на естествоведение, отверг многие укоренившиеся положения и стал искать новых в исследовании природы; но в пылу противоречия зашел, сам того не подозревая, дальше, чем бы следовало, и уничижил разум человека, поставив опыт выше его.
«Должно, – говорит он, –
собрав несколько фактов разного рода, извлекать из них познание причин и начал», как будто этот узкий путь случайного приведет не к причинам второстепенным, а к идее сущности,
если она заранее не существовала в душе человека? «Лучшее из всех доказательств, – говорит он же, –
есть, без сомнения, опыт», – и сам противоречит себе в этих словах, предпосылая идею опыту, потому что
для доказывания чего-нибудь нужно, чтобы о том уже существовала идея. Сам вооружаясь против близорукого эмпиризма (философии, отвергающей все доказательства, кроме опыта), нехотя посеял он этими словами ложную мысль, которая позднейшими последователями его была доведена до нелепости: Локк, Кондильяк и другие признавали только то, что могли доказать опытом, как будто можно отвергнуть все, не подлежащее весам, мере или химической очевидности? – Возьмем пример из физической природы, как подлежащей опыту: пусть миллионы народа станут измерять количество воды в море, – сколько бы времени ни провели они за этим занятием, цели они никогда не достигнут, потому что убыль воды будет вознаграждаться прибылью новой, – значит, опыт невозможен, а между тем все-таки в данное время в море содержится известное количество ведер воды,
положим, биллионы биллионов, взятые столько же раз, но факт существует; а доказать его, по недостаточности наших средств, нет возможности. – Несмотря на всю очевидную несостоятельность одностороннего материализма, последователи Бэкона распространили его вместе с насмешками над идеализмом; правда, что человеку, расположенному смеяться, материалисты тоже напоминают один анекдот,
который, с позволения читателей, расскажу им в заключение статьи, вышедшей немного слишком (!) серьезной для карманного словаря. Один доктор-эмпирик лечил портного от горячки; больной был при последних минутах – надежды на спасение никакой не было, – вдруг пациент пожелал ветчины; доктор, видя, что смерть неизбежна, велел дать ему, и больной выздоровел; медик, верный своему направлению, записал себе на память:
ветчина – прекрасное средство от горячки. Через несколько времени ему пришлось лечить тоже больного горячкой сапожника, – идея леченья была уже почерпнута из опыта: думать не о чем; он начал лечить его ветчиной, но на другой же день больной умер; – доктор, привыкший по фактам составлять идею, нисколько не потерялся и только дополнил прежнее замечание словами;
для портных, а не для сапожников. (Анекдот этот рассказан в сочинении князя Одоевского:
«Русские ночи».)[3]В самом деле – для словарика во 120 страничек разгонистой печати, в 16-ю долю листа, такое разглагольствование немного слишком пространно, тем более что сведений-то в нем все-таки не слишком много… Самый анекдот о докторе мало помогает делу, а только ставит г. А. С. в понимании философских истин, на одну доску с г. Ю. Савичем…
Нельзя не пожалеть, что такими пошлостями начинается у нас дело, столь полезное и решительно необходимое для распространения в массе публики необходимых научных сведений. У нас, впрочем, все так: или уж задумают махину в пятьдесят томов, которые будут издаваться десять лет и все-таки не дойдут до конца, или уж сплеча выпустят такую ничтожность, что на нее посмотреть совестно, – а так только разве, ради смеха, можно повертеть в руках… Отчего бы не издать у нас справочного словаря, тома в три или четыре, – вроде того, например, как издаются словари Буилье.[4] В европейской публике подобные словари расходятся сотнями тысяч; новые издания делаются чуть не каждый год. В нашей читающей публике потребность в справочном словаре, особенно по части политических и исторических наук, должна быть более, чем где-нибудь в Европе, потому что общее образование у нас развито гораздо меньше. Правда, что и масса читателей у нас ничтожна, сравнительно с количеством читающих людей в каком бы то ни было государстве Европы. Но ведь поддерживался же у нас (пока не потерял кредит в публике) «Энциклопедический лексикон» Плюшара,[5] расходился же «Справочный словарь» Старчевского,[6] и теперь затеяно же новое предприятие – «Энциклопедический словарь» в сорок пять томов. Судя по этому, можно ожидать верного успеха для небольшого, но добросовестно составленного словаря, тома в четыре или даже в шесть. Для начала даже просто можно бы издать по-русски словари Буилье, прибавивши к ним то, что касается собственно России – нашей истории, географии, литературы и пр. Мы даже слышали, что подобное издание уже готовится, и, без всякого сомнения, оно будет принято с благодарностью в нашей публике, так часто нуждающейся в научных справках и не имеющей почти никаких средств удовлетворить своей любознательности.
