Объяснение в ненависти - [6]

Полной противоположностью статной белокожей актрисе была Даша, от природы смуглая, кареглазая, черноволосая и тонкая в кости. С длинными стройными ногами, узкими бедрами и небольшой грудью, Дарья напоминала скорее девочку-подростка, чем рожавшую и зрелую женщину. Разрумянившееся от приятных процедур лицо ее сейчас тоже казалось совсем юным.

У актрисы Завьяловой была своя теория насчет комфортной жизни на этой планете. Весь многообразный женский пол она разделяла на две категории: «стервы» и «кошелки». Себя и своих подруг она относила, конечно же, к стервам, которые умели за себя постоять, знали, как приручить удачу, и оказывались в нужный момент в месте раздачи жизненных благ. С точки зрения актрисы, стервозность была такой же необходимой составляющей характера нормальной женщины, как соль в борще. Больше всего Лиду в Вериной истории возмущало то обстоятельство, что ее подругу, умницу и красавицу, оскорбили так цинично. Хочешь изменить — ради Бога, но сделай это по-тихому, не унижая женщину, которая тебя, козла, любит!

— Что делать будем? — спросила Дарья.

— Есть один универсальный рецепт, — заявила Лида, переходя в душевую кабинку и становясь под морскую воду.

— Какой? — поинтересовалась Даша, последовав примеру подруги.

— Ей нужно срочно куда-нибудь уехать. Понимаешь, необходимо сменить картинку! — Лида переключила тумблер с морской воды на пресную и, подняв руки, нежилась под теплым душем.

Даша задумчиво терла жесткой мочалкой локотки и пятки. Ей такая идея показалась очень разумной, и теперь она думала над ее осуществлением.

— Ну, что молчишь? — окликнула ее опытная укротительница мужчин.

— Я не молчу, я думаю, как это сделать, — ответила Сотникова. Перед ней уже забрезжил один план. — Кажется подруга, я знаю, как нам помочь Веруне сменить картинку.

* * *

Значит, «отпуск без содержания»? Сказали бы уж сразу, Илья Ильич: «Вы уволены, доктор Лученко»…

Вера шла по длинному коридору от кабинета главврача, и ей казалось, что этот коридор никогда не закончится. Бесконечность унылого больничного пространства, еще час назад такого знакомого и почти родного, давила и угнетала, не давала собраться с мыслями. Раздражали обычная больничная суета, мелькание санитарок и медсестер, плакатики с надписью «Санбюллетень» и словами «Подготовка к УЗИ органов брюшной полости». Прошла с обходом группа хирургов в белых, голубых и зеленых халатах и таких же шапочках. «Как цветы на альпийском лугу», — мелькнуло в голове.

Из громкого говора санитарок ухо выхватило одну фразу:

— У меня перерасход перчаток!

Эхом дробились звуки. Снабженные тугими пружинами двери в больнице хлопали с лязгом. С каждым ударом Вера все больше погружалась в состояние душевной боли. Психалгия — так она обычно называла это состояние у своих пациентов.

«У них перерасход перчаток. А у меня чего перерасход?» — подумала она, входя в свой кабинет и садясь на диванчик.

Перерасход душевных сил. Избыток человеческих проблем. Хотя…

Вера бесконечно устала не только от людей, но и от себя самой, от своих мыслей, от своего предзнания, от нахлынувшей предопределенности. Ведь и сегодня, едва войдя к главврачу Дружнову, Вера поняла: к ней имеют претензии. По излому бровей шефа увидела, что жалоба поступила из министерства. По блеску глаз, по складке на левой щеке ясно поняла: Илья Ильич не хочет или не может ее «прикрыть». А когда заговорил, услышала в голосе: пожаловался на нее некто очень крутой.

Отчетливо, как на экране телевизора, Вера видела борющиеся в душе главврача чувства. Ему было: а) от всей души жаль хорошего специалиста и коллегу, доктора Лученко и бэ) он был возмущен тем, что она втравила его, а вместе с ним и всю клинику, в жуткую склоку. Он молча положил перед Верой жалобу на психотерапевта Лученко В. А., адресованную самому министру здравоохранения.

Вера прочла текст жалобы бегло, почти равнодушно. Дескать, «по вине и в связи с отсутствием наличия профессиональных навыков у психотерапевта Лученко вынужден был покончить с собой замечательный человек, восемнадцатилетний юноша-инвалид, по сути, еще ребенок», а «вина за его смерть всецело лежит на некомпетентном и жестоком, безграмотном и профнепригодном враче-убийце, работающем без должного контроля со стороны руководства клиники». И министерская резолюция: «Создать комиссию. Разобраться по существу вопроса».

— Не понимаю, — сказала Вера, откладывая страшную бумажку.

— Чего вы не понимаете? — спросил Дружнов с крайним недовольством. Не только ею, доктором Лученко, но и самим собой.

— Здесь написано, что я довела мальчика-инвалида до суицида. Этого просто не может быть. — Стараясь обрести опору в собственной уверенности, Лученко прямо посмотрела в глаза своему начальнику.

— Вера Алексеевна, — смягчился Дружнов, — фамилия пострадавшего вам ни о чем не говорит?

«Цымбал Евгений», — прочла Вера. Она медленно отложила листок с жалобой. Словно из далекого далека, в ее ушах зазвучал недавний звонок бывшего сокурсника Пашки Винницкого.

— Вы можете объясниться? — Илья Ильич снова начал медленно закипать. — Ну? Может, мальчик был ненормален… Диагноз? Склонность к суициду? Что там еще? Главный врач Илья Ильич Дружнов руководил этой клиникой уже восьмой год и по опыту знал, что лечения без жалоб не бывает. Заразительно энергичный, деятельный, он успевал оперировать, администрировать, лечить и проводить конференции, закупать новую технику и переманивать в свою клинику лучших специалистов. И на все это ему хватало от десяти до шестнадцати часов в сутки. Он не просто знал в лицо каждого доктора, медсестру и санитарку своей клиники, но знал, кто из них чего стоит. Вот психотерапевт Лученко — специалист экстракласса. Ведь он и сам пользовался услугами Веры Алексеевны, от него к ней приходили знакомые и нужные люди. И никогда не уходили недовольными. А еще отзывы коллег, пачки письменных благодарностей пациентов… И потому жалоба на нее злила Дружнова сильнее, чем если бы поступила на менее грамотного врача или оплошавшую медсестру.