Объяли меня воды до души моей... - [17]

Обращаясь к душе деревьев, воплотившейся в вишне, Исана воззвал к ней: Как проста подстроенная ими ловушка, проста до глупости. Даже если их товарищ в самом деле болен, они, несомненно, использовали его болезнь как предлог. Он это чувствовал интуитивно. Иначе зачем бы им прибегать к столь сложной процедуре? И все это ради того, чтобы попросить его приютить на время какого-то больного, который может доставить много хлопот, если о нем донесут в полицию? Причем, когда им пришлось вынуждать его к этому, они не остановились ни перед чем, прибегли даже к прямой угрозе. Обдумав все это, Исана пришел к заключению, что у него лишь один выход — подчиниться, чтобы угроза не была приведена в исполнение.

— Хорошо, я все понял и возьму вашего больного, — сказал Исана.

Юноша, считая, видимо, что последнее слово должно остаться за ним, помолчал. Потом, точно преодолев нерешительность, громко сказал:

— Мы привезем больного, как только стемнеет.

Он прошел мимо Исана и упругой походкой баскетболиста начал спускаться в заболоченную низину, где ковер молодой травы еще не превратился в буйные заросли.

Подросток, стоявший у входа в убежище, и его дружки, выстроившиеся по обеим сторонам дороги, огибавшей возвышенность и взбиравшейся вверх по косогору, исчезли. Вслед за предводителем отправились в свой тайник. И лишь девчонка осталась у вишни, опершись рукой о ее черный, израненный ствол. Не заговаривая с ней, Исана направился в дом, но почувствовал, что девушка пошла за ним вслед, и услышал удары по земле какого-то твердого предмета. Обернувшись, он увидел, что она с серьезным видом шагает за ним, неся в каждой руке по стулу и прижимая их локтями к бокам. Девушка бодро поднималась по косогору, твердо ступая босыми ногами с широко разведенными в стороны носками, всем своим видом являя то ли безразличие, то ли отчаяние. У входа в дом Исана остановился, дожидаясь ее. Теперь, в быстро сгущающихся сумерках, ее невысокая переносица казалась совсем впалой, но крылья носа и губы, напоминающие кожицу апельсина, стали еще резче очерченными. В горящих глазах ее, казалось, собрались крупинки янтаря, сверкающие в закатном небе. Только подойдя вплотную к Исана, она наконец пристально, не мигая, посмотрела на него. Он тоже посмотрел в ее влажные, точно залитые густым сиропом глаза.

— Пить хочу, — медленно шевельнулись губы девушки.

— Зайди в дом, там кран и чашка, — ответил Исана.

Однако девушка, поставив принесенные стулья в прихожей, открыла кран на трубе, выведенной из стены у самой земли, спустила ржавую, застоявшуюся воду и, сложив ладони корытцем, попила. Потом стала мыть ноги, потирая одну о другую. Ее обнаженные бедра, даже в неустойчивом положении сохранявшие силу, показались Исана налитыми упругой мощью. В глубоком разрезе темно-коричневой джинсовой куртки он увидел тоже оставляющую ощущение силы грудь с двумя удлиненными круглыми цилиндриками. Обернувшись и встретившись взглядом с Исана, девушка не смутилась и на цыпочках первой вошла в прихожую. Уложив Дзина на диван, Исана увидел, что девушка села рядом прямо на пол и стала пристально разглядывать лицо ребенка.

Исана решил, что они с Дзином устроятся спать на первом этаже, а спальню на третьем освободят. Комната на втором этаже, которая служила кладовой и одновременно библиотекой, заглушит, наверно, шум от чужих людей, которые поселятся на третьем. Исана поднялся на верхний этаж и начал перетаскивать вниз кровать Дзина, магнитофон и коробку с магнитофонными лентами, словари, книги. В узкой, вытянутой по дуге комнате, теперь безобразно пустой, с единственной оставшейся кроватью, темнели окна-бойницы. Из них открывался вид на утонувшую в сумерках черную низину, и на всем протяжении от полуразвалившейся киностудии до его убежища не было заметно никакого движения.

Когда Исана перенес все вниз и с одеялами в руках вошел в комнату, девушка, сидевшая рядом с Дзином, по-прежнему не отрывала глаз от спящего ребенка. Сидела неподвижно, не изменив позы, не обратив никакого внимания на вошедшего Исана. Глаза девушки — в темноте трудно было даже различить белки — казались спокойными, как тихая вода; обводящая верхнюю губу линия чуть поблескивала, как белая нитка, — она выглядела совершенным ребенком, и тут замершему с одеялами в руках Исана открылся весь ужас откровенно циничных слов, которыми вчера эта девушка пыталась завлечь его. Было похоже, что девушка уловила, какое впечатление произвела она на Исана, и обернулась к нему, вернув силу своим горящим глазам. И не только глазам — каждый мускул ее тела напрягся, как у готового к прыжку зверя.

— Ты почему света не зажигаешь? — спросил Исана, словно отбиваясь от набросившегося на него противника.

— Нет, сперва вы скажите, почему грохочете, а света не зажигаете? — парировала девушка.

— Тебе приказали не спускать глаз с моего сына, чтобы я не передумал? Он у вас вроде заложника? — спросил Исана.

— Да никто мне этого не говорил. Красивый мальчик, вот я и смотрю на него, — сказала девушка.

Она снова уставилась на Дзина, и Исана захотелось поскорее прекратить это. Захотелось потому, что за последние несколько лет, просыпаясь, Дзин не видел перед собой никакого другого лица, кроме лица Исана, а судя по тому, что укутанный в одеяло ребенок начал шевелиться, он должен вот-вот проснуться. Но Дзин открыл глаза сразу, едва заговорил Исана. И теперь беззвучно смеялся, будто еще во сне видел эту девушку и улыбался ей.