Обвинение предъявлено - [34]

Письмо с клубком пряжи, адресованное У Тану, попало в горздравотдел.

— Ваши мастерские, ваш больной. Разберитесь, чего он хочет.

В горздраве же на эту самую пору оказался Михаил Крапивин, молодой сотрудник райотдела ОБХСС. Крапивина привело сюда некое следовательское любопытство. Третьего дня в трамвае № 5 ехал гражданин, оказавшийся потом Торчинским С. М. У Рижского вокзала в вагон вошел контролер и стал проверять билеты. У этого самого гражданина, будущего Торчинского, билета не оказалось. Он долго шарил по карманам, но, не найдя билета там, полез в портфель. Выложил оттуда какие-то бумаги и вдруг уронил их. Бумаги рассыпались, пассажиры стали ему помогать их собирать, и тут-то обнаружилось, что среди бумаг с десяток сберкнижек.

Сообразительный контролер догадался задержать подозрительного обладателя стольких сберкнижек и доставить его в отделение милиции. И вот Крапивин решил проверить, кто же такой Торчинский, чем он занимается, как и на какие средства живет. Эти вопросы и привели его в горздрав. А тут как раз это письмо из тех же мастерских, которые возглавляет Торчинский. В горздраве сказали Крапивину:

— Ну зачем вам это письмо? Это же пишет больной человек. Вы видите, он адресует его в ООН.

— Ну, поскольку господину У Тану некогда сейчас проверять, разрешите я все-таки захвачу это письмишко и клубочек.

— Молодец! — похвалил Михаила Крапивина прокурор района. — Этот клубок может нас привести к месту преступления.

Дело в том, что у ОБХСС и районной прокуратуры уже были некоторые материалы по этой «трикотажной группе» и по магазинам, реализующим «левую» продукцию.

Решено было одновременно опломбировать мешки с товарами в мастерской и в магазинах.

Оперативная группа во главе с Михаилом Крапивиным прибыла в лечебно-трудовые мастерские перед самым торжественным собранием. Мулерману так и не суждено было получить ценный подарок.

— Что делать, — вздохнул Наум Львович, — обойдусь без подарка. Я не гордый.

— Не фиглярничайте, — нервно заговорил начальник мастерских, — в опечатанных мешках лежит товар, который не проходит ни по одному нашему документу. Кроме того, у нас лежит целая партия свитеров — это шестьсот штук. Они не опломбированы, но завтра их обнаружат. Что делать? Куда бежать?

— Вы играете сцену из комедии Аристофана, товарищ Торчинский, — как ни в чем не бывало сказал Наум Львович. — Помните, как там герой восклицал примерно то же самое: «Ах, куда мне бежать и куда не бежать?» Очень впечатляющая сцена.

— Перестаньте же, черт бы вас побрал! Что делать? Я вас спрашиваю?

— Бежать. Разве я вам не сказал? Бежать, и чем скорее, тем лучше.

— Куда? Везде найдут.

— Я не в том смысле. Бежать в водноспортивный клуб.

— Опять ваши дурацкие шутки?

— Нет. Вадим стоит на углу. Едемте.

Торчинский ничего из этого диалога не понял, но у него был один выход — подчиниться приказаниям, и он им, не рассуждая, подчинился.

И они действительно поехали в водноспортивный клуб. В маленькой каморке, заваленной веслами, сланями от байдарок, сетками от ватерпольных ворот, мячами, сидел седеющий, спортивного вида человек. Оказалось, что с Мулерманом они были знакомы.

— Нам нужно кое-что расшить, а потом опять зашить. Карета подана, — сказал Наум Львович.

— Но у меня через десять минут тренировка.

— Потренируются без вас, — сказал Мулерман, — это очень срочно. Мы вас не обидим.

Спортивный человек, которого Мулерман называл Леней, захватил свой чемоданчик, и они вернулись в мастерские. Леня посмотрел на опломбированные мешки, молча вынул из чемоданчика большую цигальскую иглу, ножницы, нож.

— Что вы хотите делать? — в ужасе закричал Торчинский. — Срывать пломбу нельзя. Это верная тюрьма.

— Успокойтесь, — отстранил его Мулерман. — Мы не такие дураки, как наш руководитель.

Леня, ловко орудуя нехитрыми инструментами, расшил мешок. Через образовавшееся отверстие вытащили модные мохеры и свитеры чистой шерсти, а вместо них натолкали те самые рейтузы, которые делал на стареньком станке свихнувшийся философ Олег Семенович Туров. Кроме того, оказалось, что у Лени на базе был в запасе другой трикотаж, вполне соответствующий ГОСТу. И он пошел в дело. Потом эти мешки с вполне безобидной продукцией были таким же образом зашиты. Пломбы остались в своем первозданном виде. Леня получил и за труды, и за резервный трикотаж.

— Что будем делать со свитерами и шарфами? — спросил Торчинский. — Спрячем?

— Прятать некуда, да и рискованно, — сказал Наум Львович. — Остается один выход — уничтожить.

— Как? Такое богатство? — побледнел Торчинский.

— Молчите! — оборвал его Мулерман. — Делайте что я говорю.

— Это уже не поможет, — упавшим голосом сказал Торчинский, — они все знают.

— Не болтайте глупостей. Что они знают?

И тут в припадке отчаянного раскаяния Торчинский поведал о случае в трамвае.

— Вы — законченный идиот, Торчинский, — подвел итог Наум Львович, — вам было жалко рубля, чтобы заплатить штраф.

— Да, но у меня же был билет, — заныл Торчинский. — Я точно помню, что я его покупал. Я еще бросил пятачок, а потом стоял и ждал, кто даст мне две копейки сдачи, Там даже были свидетели, но они почему-то за меня не заступились.