Обвал - [43]

— Как же Клава тебя терпит?

Пакет-сверток зашевелился, застонал. Вульф взял его на руки, отвернул часть обвертки, и я увидел… восковое лицо ребенка.

Да это же та девочка, которую тоже расстреливали!.. Чтобы… чтобы иметь свою долю капитала…

У меня имелись две залежалые конфеты, зашитые в шинели. Я берег их, чтобы в день рождения моей мамы чаю попить в компании приглашенных. Я распорол полу и вложил конфеты в ручонку спящей малютки.

— Ви… ви… — отозвался Вульф, вроде бы поблагодарил.

— Да уматывай ты отсюда!

Из темноты показалась женщина. Это была Клава.

— Я не теряю надежды, миленький, — сказала она мне и, взяв под руку Ганса Вульфа, молча пошла с ним по направлению отсека, в котором помещались ополченцы, как мы называли гражданских.

Подошел лейтенант Зияков, спросил:

— Ты с кем тут разговаривал?

— Читал стихи…

— Не ври, Сухов. Около тебя крутились двое. Кто такие?

— Гражданские, товарищ лейтенант. Голод не тетка…

— А-а! У самих животы приросли к спинам, — сказал Зияков и направился в отсек Русакова.

Где-то там звезды светят.

Где-то там провода гудят…

Где-то там при ярком свете

За столом борщи едят!..

Давно мне эти слова лезут в голову. Я начал искать продолжение этого стихотворения:

Так за то,

Чтоб на всей планете…

Тра-та-та…

Наши дети…

Я не заметил, как опять подошел к повозке лейтенант Зияков.

— Ты женат, Сухов? И детей имеешь?.. Ну ладно, собирайся, пойдем искать сержанта Дронова. Русаков велел…

* * *

Из катакомб мы вышли через тайный лаз. Часовой, а им оказался кавалерист Прокопий Кравцов, ободрил:

— Я тут пятый раз стою — тишина! Ни одного выстрела. Наверное, фашисты махнули на нас.

И верно — тишина, ни звука! Еще прошли с километр по направлению к Жуковке, к морю. Залегли в лощине, смотрим — на фоне предутреннего неба выделяется паутина проволочного заграждения, примерно в два или три кола. Поднялись еще ближе к железной паутине. Видим, воронка — снаряд тут упал. Мы в эту яму и глазеем — ничего подозрительного. Тянет запахом моря да гарью, обожженной землей.

Зияков говорит:

— Видишь высоту?

— Вижу.

— Она каменистая, к проливу обрывом. А на самой маковке седловина. В ней мы и переднюем. А потом уж по обстановке.

Он поднялся и пошел в рост, а я все прижимался к земле.

— Вот мы и дома, — сказал лейтенант Зияков, когда разместились на сопке, в седловине, очень удобной для укрытия и наблюдения, а также на случай стычки с гитлеровцами — будет трудно нас взять.

— Дома и не дома, — отозвался я, вынимая из сумки гранаты, чтобы быть начеку.

— Сегодня какое число? — спросил Зияков.

Я припомнил и назвал день и число.

— О-о! — повернулся ко мне лицом Зияков. — Это мой день…

С моря подступало утро, и я видел, лицо у Зиякова одухотворенное. Я повел речь о Дронове.

— Поймаем и будем резать! — И тут он засмеялся как-то нехорошо. Я насторожился. Зияков это заметил и говорит: — Дронов оказался предателем! Он подсовывал нашим вражеские листовки. Это выяснилось уже после того, как он отправился на задание. Разве тебе об этом майор не сказал?

— Не говорил.

— Это особая тайна, Миколка. Если понадобится, будем резать! Из Керчи можно пройти незаметно в катакомбы только берегом, а потом уж по лощине и в поселок. Дронов это знает. Так что он нас не минует, никуда не денется, резать будем, если что…

Когда прошел день и прошла ночь, лейтенант Зияков начал нервничать:

— Ты не перепутал день-то вчерашний?..

— Память у меня хорошая, товарищ лейтенант.

— Па-мять… — протяжно сказал Зияков и на время успокоился.

Вдали показался человек. Он шел по берегу впритирку к воде, и волны стегали его по ногам.

— Ну, не подведи, Сухов. Твое дело сейчас слушать. Селден рези, олсун![3]

— За что?

— За хорошую память.

Человек уже был под нами и расхаживал по мокрому песку. Это был немецкий офицер, длиннющий, и все хлестал себя по голенищу стеком — хлоп да хлоп.

— Значит, верно, была суббота, — тихо сказал Зияков. — Немцы точны в своих поступках, они даже в туалеты ходят по расписанию. Тупицы! Мой план таков: я все беру на себя. Что бы там ни происходило, — кивнул он вниз, — твое дело быть наготове. Если что, я позову словом: «Пли!» Понял? Если не Дронова, то этого скрутим, — заключил Зияков и начал спускаться вниз.

Я взялся за гранаты, чтобы не опоздать к сигналу «Пли!» Осмотрел и вижу: в гранате нет запала. Схватил другую — и в этой нет. В третьей — тоже нет! Руки у меня похолодели. Но все же взял себя в руки, приготовил пистолет. А сам думаю: куда же подевались запалы? Потерял, потерял… И мне прощения не будет. Почти безоружный, чем я смогу помочь лейтенанту?!

Между тем немецкий офицер заметил Зиякова, поднял руку в приветствии:

— Хайль Гитлер!

Что-то совершенно непонятное!

Зияков тоже взмахнул рукой, остановившись перед гитлеровцем — в трех шагах от него. Надежда появилась: лейтенант что-то таит, выжидает. Ведь финка при нем: пырнет — и бежать.

— Господин майор Носбауэр, перед вами Муров.

Опять, похоже, какая-то маскировка со стороны лейтенанта Зиякова.

— Гут! Гут! — ответил Носбауэр, с виду интеллигент, при галстуке и в белых перчатках. — Вы слишком долго задержались в катакомбах. Почему тянете с устранением майора Русакова?!