Обвал - [19]

Нейман сел в свою машину и хмыкнул:

— Я и без того хранитель личной жизни фюрера! Самого великого человека в мире! — и, захлопнув дверцу, поехал.

Адем вздернул плечами, решительно подумал: «Великого! Великого!.. Пока Гитлер в наших руках, так и велик!..»

* * *

— А вот и я, — сказал Сучков, наконец опознав в окружившей его группе военных майора Русакова. — Это еще не все, Маркел Иванович. Я еще гожусь как свидетель. Значит, так, товарищ майор, жить будем… А теперь разреши мне доложить полковнику Петру Кузьмичу Кашеварову.

— Обязательно, Иван Михайлович! — ответил Русаков. — Давай в машину… И в Керчь! Но сначала в баньку и в столовую… Небось натерпелся?..

— Как водится! Но главное — насмотрелся, повидал, — ответил Сучков и отвернулся, украдкой смахнул с глаз выкатившиеся слезы.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ АК-МОНАЙ ТУМАННЫЙ

1

Вот мы, кашеваровцы, и снова на Керченском полуострове. Впереди мельтешат домишки села Багерово.

Падает мокрый снег.

Поселок Багерово разрушен, однако не полностью, не дотла, отдельные домишки уцелели, но они безлюдны — жители прячутся в катакомбах, расположенных почти рядом…

Я все смотрел на уцелевший домик в Багерово и думал: «А не обогреться ли в нем как следует, растопить печку, консервы разогреть, а то и суп приготовить!»

— Горяченьким подзаправиться бы, Ваня? — сказал я Лютову. — Сбегаю я в тот дом!

— А вдруг он заминирован? — засомневался красноармеец Мухин, попавший в нашу разведроту на Тамани, и теперь он у нас самый молодой разведчик, в том числе и по возрасту.

В домике со скрипом открылась дверь — и на крыльце появилась женщина со свертком в руках. Мы раскрыли рты, ждем, что же дальше-то будет. Сверток зашевелился в руках женщины, послышался детский плач…

Я сиганул через канаву и в один миг оказался у крыльца.

— Гражданочка, так вы тут живете?! Можно войти в дом? Нам только консервы разогреть… И чайку бы?

Женщина молча смотрела на меня, а ребенок, завернутый в фрицевскую шинель, заливался.

— Успокойте же! Ему, видно, холодно. Пойдемте в дом, я печку истоплю.

Женщина попятилась, и я вслед за ней вошел в дом. Тут она рухнула на пол — ив голос:

— Родненький! Родненький! Да откуда же ты взялся?! Да дай же я гляну в твои глазочки…

— Ну что? — сказал я, когда она посмотрела мне в лицо.

Она повисла на моих плечах и опять залилась слезами. Кое-как я уговорил ее успокоиться. Ребенок тоже утих, и я начал растапливать печь, вижу — в поддувале еще горят, мигают угли.

— Ты одна в доме?

— Нот, миленький, мы вдвоем. Только ты его не бойся, он поранен. Ганс, выходи!

Из другой комнаты появился плотный, широкоплечий мужчина с набрякшим лицом, одетый в теплое женское пальто, а на ногах немецкие сапоги, это я сразу заметил.

— Ты кто? — спросил я и снял с плеча автомат.

Мужчина зашамкал распухшим ртом и показал на взбухшую щеку от пулевой раны, потом показал язык, который, видно, был задет пулей, отчего тоже вздулся.

— Он немец? — спросил я у женщины.

— Немец! Немец! Ефрейтор Ганс Вульф. В него стреляли свои же.

Немец закачал головой, начал руками делать мне какие-то знаки, но я ничего не понял.

Женщина схватила с полочки тетрадку, позвала Вульфа к столу.

— Если вы знаете немецкий язык, то Ганс письменно ответит на любой ваш вопрос, миленький, родной товарищ…

— Ваша фамилия? — резко спросил я по-немецки. Гитлеровец написал:

«Ганс Вульф».

— Ваша часть? И кто командир?

«Зондеркоманда. Командир капитан Иохим Нейман».

— Задача вашей части?

«Убивать русских, советских на занятой нашими войсками территории».

— Ты убивал?

«Убивал. Но теперь ни за какие марки…»

— Убивал, сволочь! Убивал, гадюка! — меня всего трясло. — А тебя как зовут? — обратился я к женщине. — И почему ты его держишь в своем доме?!

— Миленький, да ведь он ранен. Потом, миленький, мы с ним из одного рва. О горе! Горе-то какое, если бы ты, миленький, видел! Ад! Ад! Всех подряд расстреливали… И мой ребеночек был там, в этом страшном рву… — Женщина покачнулась, забилась в истерике.

Я дал ей выплакаться… А Вульф все писал в тетрадке. Я прочитал, что он написал:

«Желаю найти капитана Неймана и убить его. Господин зольдат, отпустите меня. А фрау Клава без меня теперь справится, я ей немного помогал».

— Это верно?

Клава долго не отвечала.

Вульф снял с себя женское пальто, порылся за печкой, нашел там свой окровавленный мундир, надел его и подпоясался ремнем. Встал навытяжку передо мной, хотел было что-то сказать, да изо рта пошла кровь. Клава подтвердила:

— Да, это все верно… Он и печь топил, и за ребенком ухаживал, когда я готовила. Но куда его отпускать, беспомощного?! Да и кровища на нем… Его надо в госпиталь… — Клава вытерла ему рот, отвернулась к окну и ждала моего решения.

— Клава, — обратился я к женщине, — в Аджимушкайских катакомбах, возле села Партизаны, расположился наш госпиталь. Так сведи его туда и сдай врачам. Сегодня же, сейчас!..

* * *

Я возвращался из Багерово под впечатлением встречи с врачом Клавой и ефрейтором Гансом Вульфом… Ну, Клава, понятно, она советский человек, но вот Вульф немец же, за что же гитлеровские бандиты своего-то искалечили? Видно, озверели совсем…

Ко мне подбежал Лютов, он чем-то встревожен.