Обстановочка - [12]

Пусть экзамены вернулись…

На тенистые бульвары,

Как и прежде, потянулись

Пары, пары, пары, пары…

Господа семинаристы

Голосисты и смешливы,

Но бонтонны гимназисты

И вдвойне красноречивы.

Назначают час свиданья,

Просят «веточку сирени»,

Давят руки на прощанье

И вздыхают, как тюлени.

Адъютантик благовонный

Увлечен усатой дамой.

Слышен голос заглушенный:

«Ах, не будьте столь упрямой!»

Обещает. О, конечно,

Даже кошки и собачки

Кое в чем небезупречны

После долгой зимней спячки…

Три акцизника портнихе

Отпускают комплименты.

Та бежит и шепчет тихо:

«А еще интеллигенты!»

Губернатор едет к тете.

Нежны кремовые брюки.

Пристяжная на отлете

Вытанцовывает штуки.

А в соседнем переулке

Тишина, и лень, и дрема.

Всё живое на прогулке,

И одни старушки дома.

Садик. Домик чуть заметен.

На скамье у старой елки

В упоенье новых сплетен

Две седые балаболки.

«Шмит к Серовой влез в окошко…

А еще интеллигенты!

Ночью, к девушке, как кошка…

Современные… Студенты!»

<1908>

Священная собственность

Беседка теснее скворешни.

Темны запыленные листья.

Блестят наливные черешни…

Приходит дородная Христя,

Приносит бутылку наливки,

Грибы, и малину, и сливки.

В поднос упираются дерзко

Преступно-прекрасные формы.

Смущенно, и робко, и мерзко

Уперлись глазами в забор мы…

Забыли грибы и бутылку,

И кровь приливает к затылку.

«Садитесь, Христина Петровна!» —

Потупясь, мы к ней обратились

(Все трое в нее поголовно

Давно уже насмерть влюбились),

Но молча косится четвертый:

Причины особого сорта…

Хозяин беседки и Христи,

Наливки, и сливок, и сада

Сжимает задумчиво кисти

А в сердце вползает досада:

«Ах, ешьте грибы и малину

И только оставьте Христину!»

<1908>

При лампе

Три экстерна болтают руками,

А студент-оппонент

На диван завалился с ногами

И, сверкая цветными носками,

Говорит, говорит, говорит…

Первый видит спасенье в природе,

Но второй, потрясая икрой,

Уверяет, что только в народе.

Третий – в книгах и в личной свободе,

А студент возражает всем трем.

Лазарь Ро́зенберг, рыжий и гибкий,

В стороне на окне

К Дине Блюм наклонился с улыбкой.

В их сердцах ангел страсти на скрипке

В первый раз вдохновенно играл.

В окна первые звезды мигали.

Лез жасмин из куртин.

Дина нежилась в маминой шали,

А у Лазаря зубы стучали

От любви, от великой любви!..

Звонко пробило четверть второго —

И студент-оппонент

Приступил, горячась до смешного,

К разделению шара земного.

Остальные устало молчали.

Дым табачный и свежесть ночная…

В стороне, на окне,

Разметалась забытая шаль, как больная,

И служанка внесла, на ходу засыпая,

Шестой самовар…

<1908>

Ранним утром

Утро. В парке – песнь кукушкина.

Заперт сельтерский киоск.

Рядом – памятничек Пушкина,

У подножья – пьяный в лоск:

Поудобнее притулится,

Посидит и упадет…

За оградой вьется улица,

А на улице народ:

Две дворянки, мама с дочкою,

Ковыляют на базар;

Водовоз, привстав над бочкою,

Мчится словно на пожар;

Пристав с шашкою под мышкою,

Две свиньи, ветеринар.

Через час – «приготовишкою»

Оживляется бульвар.

Сколько их, смешных и маленьких,

И какой сановный вид!

Вон толстяк в галошах-валенках

Ест свой завтрак и сопит.

Два – друг дружку лупят ранцами,

Третий книжки растерял,

И за это «оборванцами»

Встречный поп их обругал.

Солнце рдеет над березами.

Воздух чист, как серебро.

Тарахтит за водовозами

Беспокойное ведро.

На кентаврах раскоряченных

Прокатил архиерей,

По ошибке, страхом схваченный,

Низко шапку снял еврей.

С визгом пес пронесся мнительный —

«Гицель» выехал на лов.

Бочки. Запах подозрительный

Объясняет всё без слов.

Жизнь всё ярче разгорается:

Двух старушек в часть ведут,

В парке кто-то надрывается —

Вероятно, морду бьют.

Тьма, как будто в Полинезии…

И отлично! Боже мой,

Разве мало здесь поэзии,

Самобытной и родной?!

<1909>

Лошади

Четыре кавалера

Дежурят возле сквера,

Но Вера не идет.

Друзья от скуки судят

Бока ее и груди,

Ресницы и живот.

«Невредная блондинка!»

– «Н-да-с, девочка с начинкой…»

– «Жаль только, не того-с!»

– «Шалишь, а та интрижка

С двоюродным братишкой?»

– «Ну, это, брат, вопрос».

Вдали мелькнула Вера.

Четыре кавалера

С изяществом стрекоз

Галантно подлетели

И сразу прямо к цели:

«Как спали, хорошо-с?»

– «А к вам, ха-ха, в окошко

Стучалась ночью кошка…»

– «С усами… ха-ха-ха!»

Краснеет Вера густо

И шепчет: «Будь вам пусто!

Какая чепуха…»

Подходит пятый лихо

И спрашивает тихо:

«Ну, как дела, друзья?»

Смеясь, шепнул четвертый:

«Морочит хуже черта —

Пока еще нельзя».

– «Смотри… Скрывать негоже!

Я в очереди тоже…»

– «Само собой, мой друг».

Пять форменных фуражек

И десять глупых ляжек

Замкнули Веру в круг.

<1910>

Из гимназических воспоминаний

Пансионеры дремлют у стены

(Их место – только злость и зависть прочим).

Стена – спасенье гимназической спины:

Приткнулся, и часы уже короче.

Но остальным, увы, как тяжело:

Переминаются, вздыхают, как тюлени,

И, чтоб немножко тело отошло,

Становятся громоздко на колени.

Инспектор в центре. Левый глаз, устал —

Косится правым. Некогда молиться!

Заметить надо тех, кто слишком вял,

И тех, кто не успел еще явиться.

На цыпочках к нему спешит с мольбой

Взволнованный малыш-приготовишка

(Ужели Смайльс не властен над тобой?!).

«Позвольте выйти!» Бедная мартышка…

Лишь за порог – всё громче и скорей

По коридору побежал вприпрыжку.

И злится надзиратель у дверей,

Его фамилию записывая в книжку.