Перед тем как окончательно погрузиться в сонное беспамятство, киммериец пробормотал что-то.
— Что ты сказал? — переспросила задремавшая было Зейла.
— Я говорю: никак не могу понять, как может быть такое… Юный и Вечный Бог, каждый год новый, которого закалывают, как теленка… И после этого, как уверял меня ваш старый жрец, он начинает швыряться молниями и повелевать морями…
— Этого никто не может понять, — сонно прошептала девушка. — Даже Великий Жрец, по-моему, этого не понимает. Одна только Великая Жрица…
* * *
Следующие два дня были посвящены утомительным и длинным ритуалам. Юный и Вечный Бог должен был пройти через процедуры омовения, очищения, благословения, благодарения, освящения плодородной почвы и еще один Митра знает чего. Конан хотел было воспротивиться сразу, лишь только после утренней трапезы на него стали напяливать огромный головной убор из ярких птичьих перьев, рыбьих костей и распорок из полированного дерева. Но Великий Жрец при всей почтительности был непреклонен, а бесстрастные воины не оставляли его ни на миг, придвигаясь в решительные моменты почти вплотную.
Вспомнив слова Зейлы, что ритуал должен произойти, несмотря ни на что, даже со связанным или бесчувственным телом пленника, киммериец решил не тратить попусту сил на бессмысленное в данной ситуации сопротивление. Вместо этого он приказал себе подмечать все вокруг, вслушиваться и всматриваться в происходящее, чтобы выработать план побега.
Он покорно облачался в самые немыслимые наряды, поднимал руки вслед за Великим Жрецом, обратясь лицом к небу, произносил громкие ритуальные заклинания на незнакомом и, по-видимому, очень древнем языке. Все четыре его жены все время находились рядом, одетые и разукрашенные так же нелепо, и принимали активное участие в обрядах, заклинаниях и песнопениях.
Всю эту тягомотину скрашивали лишь обильные трапезы, еще более роскошные, чем в первый день, да долгие промежутки отдыха на мягких коврах у прохладных фонтанов в обществе услужливых и любезных четырех красавиц. С каждым новым днем Конан и его свита поднимались еще на несколько десятков ступеней вверх. Чем выше и ближе к небу были обители — трапезные, бани, сады, спальни — тем более изысканным становилось их убранство, тем больше драгоценных камней украшало светильники, вазы и кубки, тем более дорогие ткани струились с плеч танцовщиц, музыкантов и прислужников.
На третий день они поднялись уже так высоко, что баркас, в обгорелом трюме которого прибыл сюда киммериец, казался маленькой щепкой, прибившейся к мрамору берега. Да и весь остров с его садами, шахтами, жилыми постройками и гаванью казался не более брошенной на светло-нефритовую гладь моря мохнатой шкуры с пятнами буйной зелени и проплешинами озер…
Все четыре жены проводили с Конаном время неразлучно с утра до позднего вечера, но на оставшуюся часть суток с ним неизменно оставалась одна лишь Зейла.
Во второй вечер, когда наступила знакомая многозначительная пауза, Конан заметил, как девушка, потупившись, хотела было незаметно выскользнуть из покоев. Сульфида же, напротив, пересела к нему поближе и словно невзначай опустила на плечо ладонь. Коная покосился на нее с неудовольствием. Из них четверых она была самой красивой и статной, но, тем не менее, нравилась ему меньше всех. Несмотря на ночной разговор, разочаровавший и раздосадовавший его, киммерийца по-прежнему больше всех привлекала насмешливая Зейла. К тому же тревога и лихорадочный поиск способов побега, не оставлявшие его ни на миг, пригасили в нем всякое желание предаваться любовным безумствам. Хорош бы он был, развлекаясь с женщинами на краю жестокой и позорной гибели! Все равно, как если бы быку, ведомому на бойню, вздумалось порезвиться на зеленом лугу с коровой…
Рассудив, что лучше продолжить приручение явно влюбленной и уже сблизившейся с ним девушки, чем начинать все сначала с новой, без всякой надежды на успех, Конан снял с плеча назойливую ладонь (правда, пожав ее при этом, ласково и поощрительно) и властным жестом остановил готовящуюся скромно улизнуть Зейлу.
— Разве я велел тебе уходить, малышка? — спросил он. — Что же ты за жена, если стремишься сбежать от мужа с наступлением ночи?..
— Но ведь… — Девушка смутилась до слез и покраснела. — Но ведь вчера…
— Вчера все было замечательно, и сегодня я жажду продолжить наши игры и наши беседы!
Сульфида обратила на избранную счастливицу испепеляющий взгляд, отчего та сжалась, потеряв всю насмешливость и весь задор.
— Ты не понимаешь… — залепетала она. — Ведь у тебя четыре жены, а не одна… Я не могу больше… Нельзя…
— Когда божество слышит слово «нельзя», оно впадает в буйную ярость, — возразил киммериец с выразительной и грозной интонацией. — Я знать не знаю этого слова! Разве ты не жена мне? Разве я не могу остаться наедине с женой, и именно с той, с которой пожелаю, а не которую мне навяжет ритуал или Жрец?!..
Он разозлился не на шутку, и голос его загремел ненаигранно. Сульфида поспешила подхватить под руки двух своих сестер по несчастью, и они вышли. Конану показалось, что, обернувшись напоследок к Зейле, она прошипела сквозь стиснутые зубы проклятие.
