Общага - [3]

— Ты в город?

— Ну?

— Купи бутылочку…

Толик был очень осторожен, и никогда не просил принести две. Он знал, что много пить ему нельзя. Во-первых, у него уже была язва, кое-как залеченная, а во-вторых, был у него один из самых больших пороков пьющих людей: он терял голову. Вот Шурик, Григорич, как его звали молодые, когда много пил, то у него болеть начинала голова, будто клапан какой-то в ней включался и не пускал пить больше. И тогда Шуряк — так его называл только Толик — становился мрачен, необщителен, а потом и вовсе покидал компанию и шел себе спать. Толик был не таков. Ему первый же стакан поднимал настроение, а со второго отшибало все напрочь, и он мог спокойно пить литрами самую паршивую выпивку, мучаясь наутро только желудком. Это же он, еще до приезда Валеркиного, стал настоящей легендой, когда в пьяном запале голым кулаком расколотил хрустальную пепельницу. За пепельницу ему ничего не было, потому что комендант проверял наличие имущества в комнате только при выезде очередного увольняющегося.

Толик пока не увольнялся, о наличии или отсутствии в комнате пепельницы никто не спрашивал.

А было в комнате то, что и положено. Как войдешь, так сразу справа встроенный шкаф для верхней одежды, слева — гардеробчик невысокий, вдоль стен, напротив друг друга — две кровати с деревянными полированными спинками, еще по тумбочке возле кроватей со стоящими на них настольными лампами. Под подоконником пристроен письменный стол, один стул при нем. Вроде и немного всего, а больше ничего и не поставишь. Вон, когда Григорич стал библиотекарем на общественных началах, стал возить сумками книги, так чтобы поставить второй стол под книги, пришлось вторую кровать выносить, и с тех пор Шуряк жил один.

Где-то написали даже, что у них общежитие гостиничного типа. Угу.

Гостиничного. Только гостиница та не в Подмосковье, наверное, а где-то далеко за Полярным кругом, как те, о которых в песнях да в книжках. Не гостиничного, казарменного. Именно так. На каждом этаже — два туалета и две умывальных комнаты со столом, обтянутым байковым одеялом вместо гладильной доски, между раковинами. Душ — один на всю общагу. На первом этаже, в черной от грибка комнате, где помещается всего четыре душевых рожка, отделенных друг от друга тонкой жестяной перегородкой.

— Валер, пойдем уже, а? Холодно, блин…

— Есе дюдють, — лыбится Валерка. Ему хорошо.

Так хорошо, то есть почти так, как было однажды Толику. Он тогда жил один и один ходил в город. И возвращался тогда один, в дико жаркую летнюю ночь, после очень хорошо проведенного вечера. Ну, очень хорошо проведенного вечера. Поэтому шел он домой долго. Часа полтора, наверное, да и то уже возле общаги подхватили его под руки мужики, возвращавшиеся из «Шайбы». Подхватили, затащили, усадили на стул дежурного, смотрящего телевизор в ленинской комнате. Отдышались с жары в сырой прохладе первого этажа.

— Ну что, Толик, по рублю?

— Лех-ко! — и непослушная рука, покопавшись в кармане, вытащила пригоршню мятых бумажек.

— Ну-у-у-у… Силен мужик! — один отошел к кипятильнику, нацедил стакан кипятка.

— Толик, э-эй, То-олик — твоя очередь!

— Ух, — только и сказал Толик, залпом выдув стакан. И упал.

Вот почти так было сейчас Валерке. У Валерки был праздник. Он и без праздника, без личного какого, был компанейским парнем, и всегда оказывался там, где собирался народ по поводу и без повода. А в общаге нужен ли повод? С добрым утром, мужики! О. Это уже повод. Так и шло. День за днем. И как только при таком режиме сумел Валерка поступить в ВЮЗИ? Кто знает? Но он же не только поступил. В эту зиму была последняя сессия, и был диплом. Странный ВУЗ был у них. Он и так назывался «Заочный», так еще и пять с половиной лет учиться, будто там есть дневное отделение, которое учится быстрее на полгода… Так вот, после одного из экзаменов Валерка так нажрался, так захотел спать, что готовился ко сну, буквально только выйдя из «Шайбы». Той же дорогой чуть позже шла компания «с общаги», так они по дороге подбирали то шапку, то шарф, то перчатки, разложенные по одной, то уже и куртка появилась, свитер Валерка кинул на лестнице, брюки — в коридоре. Пока он дошел-дополз до кровати, на нем остались трусы, майка и носки. Так и заполз на кровать, поворочался, блаженно покряхтывая, и затих до утра.

— Толик! То-лик! Блин, ты уснул, что ли? Не спи, замерзнешь! — и заржал довольный. Эту шутку принес в общагу он. Он первый заорал над ухом придремавшего над книгами Витька: «Не спи, замерзнешь!».

Поддерживая друг друга, с матюгами, оступаясь и с трудом двигая замерзшими ногами, Толик с Валеркой поплелись дальше. Вон, уже проходная светится, скоро будем дома.

— А споем, Валер?

— Лех-ко! Йёх! Толик еще бу-удет, Толик еще бу-удет, Толик еще будет ой-ёй-ёй! — под довольное ржание Толика завел Валерка. Петь он любил и пел громко, хоть и не всегда попадал в мелодию.

— Тс-с-с-с… Стоп. Общага. Вишь, спят все!

Дошли. Почти дома. Они с радостью смотрели на темную махину родной общаги, где их ждала теплая комната, горячая батарея для промокших ботинок, чистое белье на кроватях.

— Тс-с-с-с-с… — зашипели они друг другу в унисон, прижав пальцы к губам. — Ха-ха-ха!