Обряд - [18]

— Иди сюда, — сказала голова, и пень под ней качнулся, точно готовый вот-вот развалиться.

Он, чувствуя озноб, подошел. Внезапно клещевидная костяная рука обхватила левую лодыжку. Игорь другой ногой со всей силы пнул в голову. Что-то страшно затрещало, посыпалось, земля качнулась, скользнула. В спину толкнуло ветром, он, наклонясь вперед, почти падая, сделал несколько мощных неимоверных шагов и почувствовал, что стоит в воде. Огляделся. Вокруг была кочковатая разложина с черными торфяными разводьями. Отчаяние подступило к горлу, он провел рукой по лицу.

Лес тут был прозрачный, березовый, на другой стороне разложины виднелась приподнятость. Игорь побежал туда, разбрызгивая торфяную кашицу. В груди что-то раздулось, разбухло, подпрыгивало, сотрясая его. Дважды ноги обрывались в узкие мягкие ямы, он хватался за тонкие, гнущиеся под рукой стволы.

Миновал проподнятость, ввалился в кусты вереса и, выпрыгивая из них, увидел внизу летящий по камням ручей. Еще не веря, что наваждение кончилось, он подбежал к берегу и, наклонясь, окунул лицо в воду. Острые шипы свежо и весело пробежали по коже.

Вдруг вспомнилась молодая синеглазая голова на трухлявом пне и то, с какой ненавистью он ударил ее. Озноб этой ненависти, казалось, и теперь еще не прошел, он чувствовал его. Что-то с ним стряслось, что-то случилось.

Он опять выбрался наверх. В полукилометре вверх по ручью стоял почерневший от старости сруб без окон. Должно быть, это и была мельница. Он побежал к ней, прыгая по валунам, хрустя галечником.

День после грохота, тьмы и потопа опять разгорелся. Тонкий розовый пар струился над дальней лощиной, ручей слепил глаза, и удод в соседней роще горевал как-то покойно, умиротворенно. Солнце клонилось к западу, светило уже косо. Должно быть, он потерял уйму времени.

Мельница стояла ниже переката, очень крутого, почти водопада. Ольха, ивняк, крушина, черемуха плотно окружали ее, оставляя свободной лишь верхнюю часть сруба. Омуток фиолетово поблескивал под ней, радужно пенилась вода, вырываясь откуда-то снизу, точно из-под земли.

Лишь приблизившись, Игорь заметил забор из проволочной сетки, укрепленный на тонких металлических опорах. Не было ни ворот, ни какого-нибудь лаза. Он, продираясь кустами, пошел вдоль забора. Изба-помельня на одно окно, крытый тесом ларь возле нее, белое мощное кольцо жернова с проросшей в середине травой. Из мельничного сруба глухо доносился тяжелый шорох, темный звук плещущей воды вытекал из-под нижних венцов.

Взбираясь на склон, Игорь оступился, его кинуло назад, он ухватился за сетку забора. Где-то за мельницей протяжно и сочно ударил колокол. На крыльцо помельни вышел старик с ружьем.

— Как мне войти? — крикнул Игорь.

Старик молча смотрел на него без всякого выражения на сухом темном лице. Он был в штанах, сшитых, казалось, из тонких полосатых половиков, и черной куртке из грубого сукна, почти войлока.

Игорь, уперев ногу в ячейку сетки и взявшись руками за металлическую перекладину вверху, подтянулся и перемахнул через забор. Колокол снова обронил длинные влажные звуки.

Старик поднял ружье. Сухо лопнуло, ударило в клен над головой Игоря, упала ветка и несколько листьев. Игорь зачем-то поднял ветку и осторожно, медленно выпрямился, не желая показать страха.

— У меня случилось несчастье, похитили сына, — сказал он, держа ветку перед грудью, словно защищаясь ею. — Я слышал, вы знаете, кто мог это сделать.

Старик переломил ружье и вставил новый патрон. Движения у него были тихие, как бы сонные, но точные, уверенные.

— Я не для того здесь поселился, чтобы кому-то помогать, — сказал он. — Помогают только слабые, из страха перед жизнью, понял?

Семидесяти, того возраста, когда люди уже плохо слушают и понимают других, ему, пожалуй, еще не было. Что-то мягко-хищное и как бы умное мелькнуло в повороте головы, когда он, вогнав патрон, посмотрел на Игоря.

Игорь молчал, не зная, что и как отвечать. Выходит, ему все-таки известно, кто украл Диму? Но он не хочет говорить, дерьмо засохшее?

— Я не прошу помощи, я хотел бы только знать, как мне связаться с этими людьми, — голос все-таки прыгал, никак с ним было не совладать. — Я готов выполнить их условия, — губы задрожали, Игорь крепко сжал их.

Старик молчал, как бы что-то обдумывая.

— Не знаю, кто рассказал тебе обо мне, — проговорил он наконец. — Но тебя обманули. Мне наплевать на все, что происходит в том мире. Я не желаю тебе зла, но и добра от меня не жди.

Игорь напряженно смотрел на старика, но не в лицо, а куда-то в ноги. Неужели он не сумеет разговорить его, неужели и тут все кончится ничем? Ах ты, старая обезьяна…

Стоп, все, хватит! Он — твой друг, твой союзник.

— Отец, — сказал Игорь, — какое добро, какое зло? Ведь если с ним что случится, мне не жить. Ты понимаешь, о чем речь? Ребенок, младенец, за что ему все это? И если на мою жизнь тебе наплевать, подумай о другой жизни. Ведь дитя, букашки пока не тронуло.

Старик сощурился, вздохнул, провел рукой по щетине.

— Вот что, парень. Опять ты ошибаешься. Человек должен страдать и мучиться. Лишь через страдание он будет разбужен и поймет, что от него требуется. А требуется вовсе не то, что вы привыкли называть гуманизмом. Ваш гуманизм природе так же нужен, как убережение мышей от когтей лисицы, — он опять вздохнул.