Обручи - [9]

Кое-какие школы, кое-какие дороги с кое-какими мостами, кое-какое снабжение: на тебе, Боже, что мне негоже, — все кое-какое. Да почему так? Почему? Неужели в селе люди кое-какие? Кто и за что объявил их — кормильцев! — второсортными? По какому праву? Кто дал это право? Почему одним — все, а другим — ничего? Неужели не видят, неужели не знают? Тогда почему же кормильцы — на положении брошенных пасынков?.. А может быть, всем все поровну? Помаленьку, да зато одинаково?..

Вот такие вопросы теснились в голове, и всякий раз, когда выполнял очередную просьбу подопечных, вскипали и начинали буравить Володю. В нем бурлили обида и злость неизвестно на кого. Впрочем, мысли эти наверху долго не задерживались и скоро опять отправлялись на дно. До старости было еще неимоверно далеко, а пока, считал, на жизнь грех жаловаться. Хотя, конечно, будь на то его воля, многое бы переменил. И как можно скорее…

Вдруг Володька насторожился: почудилось, движок заработал не так. К черту всякие мысли!.. Нет, кажись, нормально.

Показалось. Впрочем… что такое? Мотор чихнул раз, другой и третий — заработал с перебоями. Володя весь напрягся. Опять ровно гудит. Снова перебои, точно на двух цилиндрах тянет. Да что ж такое? Он аж привстал с сиденья, волнуясь. Трактор затрясся весь, задергался, резко сбавил ход и почти остановился. Свет фар начал меркнуть. В отчаянии даванул ручку газа вниз до упора, трактор взревел, рванулся было вперед и встал. Двигатель тукнул в последний раз и заглох. Свет потух. Наступила жуткая, невыносимо терзающая слух тишина.

— Володя, что случилось, Володя? — точно камень на голову упал из темноты тревожный вопрос.

— Счас… Это ничего, я счас, — зачастил он, лихорадочно соображая, отчего мог встать трактор. Топливо?.. Неужели кончилось топливо? Похоже на то. Но не может быть. Верно, сегодня трактор не глушил ни на минуту, но ведь утром заправил полный бак. Да и движок, пусть и весь день, но, в основном, на холостом ходу работал… А может, бак в лесу пропорол? Не заметил, вот солярка и вытекла помаленьку… Дела-а! — Счас, я счас, — засуетился он и соскочил прямо из кабины в снег, не касаясь ногой гусеницы.

Проваливаясь чуть не по пояс, обежал трактор и постучал по баку костяшками пальцев. «Пуст? — подумал испуганно, услышав, как гулко отзывается бак на удары. — Да нет, так не определишь. Надо чем-нибудь замерить, — выдернул из заливной горловины рукав фуфайки, заменявший крышку бака, заглянул — и, естественно, ничего не увидел. — Черт, палку бы какую-нибудь, — растерянно огляделся, но вокруг была только снежная замять. — Найдешь тут палку! — сплюнул с досадой и попытался просунуть руку в горловину. Но тщетно. Рука не лезла, только ободрал ее. — Вот балда! Что же я делаю-то?» — шлепнул вдруг себя по лбу и метнулся в кабину. Загремев железной коробкой с ключами и обрезав об ее острый край руку до крови — боли не почуял, а заметить в кромешной тьме, конечно, не мог, — на ощупь отыскал нужный ключ и снова рванулся к баку. Нащупав сливной штуцер, про который с перепугу и второпях совсем запамятовал, рывком отвернул его ключом. Запахло соляркой: ветер тут же подхватывал струю, вырывавшуюся из штуцера, раздирал на мельчайшие капельки и моментально обрызгал его. Он подставил ладонь к самому отверстию. Струя била туго — топлива еще порядком. Завернул штуцер и с отчаянием поглядел вперед, по ходу трактора. Ни огонька, ни звука. Только вой ветра да свист несущихся снежинок в пустом поле. На душе стало тоскливо, так тоскливо, что хоть плачь. Кто знает, сколько осталось до райцентра? Верста, две или все пять? «Не донесу, — холодея изнутри от страха, подумал он. — Да и как с ней пешком тронешься?» Огромным усилием отгоняя от себя отчаяние, умозрительно оглядел всю топливную систему трактора. Мысленный взор его уперся в топливный насос. Чтобы все четыре форсунки разом отказали — только он виноват. Только он… Штуцер забился?.. Торопливо заткнул горловину бака тем же обрывком рукава и бросился к кабине. «Счас, мы это счас, — успокаивал себя. — Только топливо не поступает, больше нечему…»

Загремел ключами в коробке, на ощупь подбирая нужный, а из темноты снова как обухом.

— Володя, скоро ли?

По голосу он не мог определить, то ли боль опять скрутила Таню, то ли просто нервничает. И как только мог спокойно, самому показалось, даже бодро, ответил:

— Счас. Я счас. Тут только это… открутить и закрутить… — и, не докончив, захлопнул дверцу кабины.

Нащупав топливный насос, принялся лихорадочно откручивать штуцер. Из-за спешки и темноты подолгу не мог приладить ключ, нервничал из-за этого, и даже когда удавалось, тот соскальзывал с граней.

«Нет, так не пойдет, — понял он наконец. — Себе же хуже делаю». Постарался взять себя в руки и дальше действовал неторопливо, точно спешить было некуда и незачем, хотя промерз, казалось, до самых костей. Когда только еще соскочил из кабины, ветер тут же остервенело накинулся на него, оставшегося в одной рубашке, и начал полосовать острием холодного кинжала. Он не раз пожалел, почему не натянул на себя свитер или не пододел под ватник какой-нибудь пиджачок. Да ведь разве можно было предположить такое? А собирался второпях. Но в голове даже не мелькнуло взять свой ватник с Тани и одеться самому. Он уж как-нибудь, лишь бы им было тепло.