Обрученные судьбой - [3]

— Обыскать усадьбу! — отрывисто бросил шляхтич своим людям, и те быстро разбежались в разные стороны. Некоторые, зная ту, что искали в лицо, стали искать ее среди плачущих женщин, заставив тех закричать от страха пуще прежнего. — Где сотник боярский? Сбежал? Пся крев! Дьявол! Я же сказал, смотреть за ним, Ежи! Спросите баб на подворье! Идите в деревню! Найти ее!

Он толкнул в плечо стоявшего подле него одного из пахоликов {3}, и тот, взяв в подмогу нескольких людей, открыл ворота и скрылся из глаз, направившись в деревню, что стояла неподалеку от боярской усадьбы. Владислав отвернулся от ворот и резким размашистым шагом направился к лежащему на бревенчатом настиле у ступенек крыльца Северскому. Тот был без сознания, и шляхтич не без удовольствия ткнул носком сапога в рану на плече того, откуда сочилась кровь. Боярин дернулся, замычал, с трудом, но все же открыл глаза и уставился с лютой ненавистью на склонившегося над ним Владислава.

— Ляшская собака! Я должен был сам перерезать тебе глотку! — свистящим шепотом проговорил русский. Владислав лишь усмехнулся.

— Ты упустил такую возможность, — он на мгновение прикрыл веки, стараясь обуздать демонов в душе, что ныне так и призывали его стереть эту усадьбу с землей, а самого хозяина прирезать, как свинью, прямо тут же у крыльца. Когда он снова посмотрел на Северского, тот поразился тому ледяному спокойствию, которое легко читалось ныне на красивом лице ляха, перепачканном кровью и гарью от пожара.

— Где она? — тихо спросил шляхтич Северского. Тот понял, что даже сейчас, стоя на краю могильной ямы, может держать душу поляка в своих руках, и злорадно улыбнулся в ответ.

— Ищи, лях. Может, сдастся, и отыщешь. Я же тебе в том не помощник.

Владислав размахнулся и изо всей силы ударил Северского по ухмыляющемуся лицу рукоятью меча, выбивая тому зубы и, судя по хрусту, ломая нос. Тот лишь сплюнул в траву кровь и осколки зубов и снова улыбнулся шляхтичу. Злорадно, довольствуясь его волнением и тревогой.

— В камору {4} его! — приказал поляк, и его люди подхватили боярина под руки и потащили его в то место, где еще некоторое время назад Северский пытал и мучил их самолично. Они с большим удовольствием помогут русскому почувствовать всю ту боль, что некогда довелось чувствовать им в этом темном подвале под левым крылом боярских хором усадьбы.

Северский не имел никаких иллюзий, что ждет его, когда этот серый от речного тумана летний рассвет превратится в солнечный погожий день. Быть может, к полудню он уже будет мертв, как мертвы ныне его люди, чьи тела лежали в доме и во дворе. Но прежде, чем уйти он сполна насладится муками неизвестности и тревоги, что будут мучить эту польскую гниду, которой помогал сам черт, раз столько раз этот лях выбирался с того света.

Он не знал, сколько времени провел в этом погребе. Боль вытеснила все мысли из головы, оставив только пустоту да томящее чувство ожидания слепящей разум невыносимой боли, когда лях с гладко выбритой головой, что мучил его, уставал резать кожу, ломать кости, жечь каленым железом. Он старался изо всех сил держаться и не показать своей слабости своему врагу, но уже довольно скоро не смог сдержать себя и начал кричать во весь голос. Северский призывал все муки ада на голову того, кто сидел прямо напротив него, чуть поодаль, ловя каждый стон боли, срывающийся с губ русского — невозмутимый, хладнокровный. Даже бровью не повел, когда Северский называл его и весь его шляхетский род последними словами, и пальцем не шевельнул, чтобы наказать пытаемого за оскорбления. Только одну фразу повторял: «Где она?» Только ее.

Наконец боярин понял, что более нет сил в нем терпеть творимые с его телом пытки, но и говорить то, что так яростно требовал от него лях, он не желал. Хотя быть может, это настолько разозлит ляха, что он наконец-то выйдет из себя и перережет глотку Северскому, прекратит его мучения помимо своей воли.

— Я скажу тебе, ляшская гнида, — прошептал Северский, еле разомкнув слипшиеся от крови губы. Он уже не чувствовал рук, на которых висел ныне прямо под самым потолком холодной. Значит, сломаны обе. Он видел такое не раз, но никогда не думал, что придется испытать на себе, то, что некогда сам творил над другими.

Владислав быстро поднялся с лавки, на которой сидел все время экзекуции, и подался к боярину, что уже ничем не напоминал того воина, кем когда-то был. Один-единственный глаз, оставшийся после пыток (другой выжгли каленым железом, заставив Северского потерять сознание надолго) уставился на поляка с лютой ненавистью, которую ничто не могло погасить в сердце русского.

— Ты знал, лях, что она была тяжела? — изо всех сил стараясь придать своему голосу издевательские нотки и подавить стон боли, что рвался изнутри, прошептал Северский. Шляхтич отшатнулся на миг, и боярин улыбнулся, легко распознав боль в этих темных глаз напротив его лица. — Да, тяжела была она. Ждала, что ты придешь за ней. Боролась со мной, как дикая кошка, за этого пащенка. Но за мной сила и правда, лях. Я лично выдавил этого ублюдка из ее утробы.

Северский знал, на что шел, открывая поляку страшную правду. Он ждал с нетерпением того, что должно было последовать за этими словами, и не был разочарован. Шляхтич с каким-то страшным полурыком-полустоном подтянул к себе за остатки рубахи Северского и сомкнул пальцы на его шее, сдавливая с силой кадык.